— Ты был на войне? Прикольно. Ну и что, было там что-то интересненькое?
— Масса интересного. Я Вам сейчас расскажу. Значит, турки попёрли на нас, нас было не много, а тут ещё град, этот картечный град — сразу половина отряда. Смешались в кучу кони, люди. О, это было страшно. Ну, я Вам скажу, что и Ваш покорный слуга тоже пострадал.
— Боже, Орлов, вы целы?
— Да. Нет! Сначала я даже не заметил, а потом снимаю сапог и вижу: вот такой, вот такой мозоль я натёр, пока бежал. Страсти были нешуточные.
— Ой, Орлов, разве это страсти? Страсти кипели на приёме у Петра Александровича Румянцева.
— А что случилось?
— Ой, Вы знаете, такая неприятная история. Графиня Дашкова обозвала при всех прилюдно княгиню Воронцову старой кобылой. Но та не растерялась, вцепилась ногтями ей в лицо, сорвала парик — вообщем так дрались, что я сама охерела.
— Ну их хоть разняли?
— Да что вы, зачем такое веселье прекращать. Заодно и показательное выступление всем послам. Вы знаете, потом один швед так и сказал: «Упаси Боже связаться с Россией, а особенно русской бабой».
— Это да. Ну у меня, кстати, есть и тревожные вести.
— Какие же?
— Дело в том, ч то некий Емельян Пугачёв поднял крестьянское восстание. Это такой кошмар, такой кошмар.
— Да какой там кошмар... Вы не видели, что было на приёме у Фонвизина.
— А что было?
— Это пипец. Собрал Денис Иванович высший свет свою новую пьесу почитать. Стоит читает, народ сидит внимает. И тут граф Строганов, будучи в подпитии (ну как в подпитии — пьян, как быдло) подзывает слугу и давай ему распоряжения давать. Денис Иванович — сама тактичность — остановился и культурно так сказал: «Что ж вы делаете, быдло!» Ну вроде как Строганов успокоился, но Денис Иванович как только продолжил, он опять позвал слугу и давай лялякать. И тут Денис Иванович, ну просто молодец — он свернул пьесу, поклонился, стал и как с ноги, с развороту влупашил ему по харе, то аж зубы вылетели.
— А народ-то кого поддержал?
— Ой, знаете, высший свет разделился на две части. Одни поддержали Фонвизина: мол, правильно — что ж ты, жлоб, пришёл пьесу слушать и громко разговариваешь. А другие сказали: что за драки в высшем свете; хочешь подраться — вызови за гаражи или подлови возле кареты.
Екатерина II (Екатерина Алексеевна; Екатерина Великая; урождённая София Августа Фредерика Ангальт-Цербстская (21 апреля [2 мая] 1729, Штеттин, Пруссия — 6 [17] ноября 1796, Зимний дворец, Санкт-Петербург, Российская империя) — императрица и Самодержица Всероссийская (1762—1796). Монарх просвещённого абсолютизма.
Дочь князя Ангальт-Цербстского, Екатерина взошла на престол в результате дворцового переворота против своего мужа — Петра III, вскоре погибшего при невыясненных обстоятельствах (возможно, он был убит). Она взошла на престол, следуя прецеденту, созданному Екатериной I, сменившей своего мужа Петра Великого в 1725 году. Екатерининская эпоха ознаменовалась максимальным закрепощением крестьян и всесторонним расширением привилегий дворянства. У Екатерины было двое сыновей: Павел Петрович (1754) и Алексей Бобринский (1762 — сын Григория Орлова), а также умершая во младенчестве дочь Анна Петровна (1757—1759). При Екатерине Великой границы Российской империи были значительно раздвинуты на запад (разделы Речи Посполитой) и на юг (присоединение Новороссии, Крыма, отчасти Кавказа).
Павел, мучимый давним недовольством, утешался мыслями о своем превосходстве над матерью, которой однажды и сознался:
— Я внутренне чувствую, что все меня любят.
— Хуже быть того не может, — отвечала мать. — Очень опасное заблуждение думать, что ты всеми любим. Готовьтесь, сын мой, выносить и всеобщую ненависть...
Из русских Екатерина чаще всего звала в свою карету для бесед Ивана Ивановича Шувалова или графа Строганова. Считая их друзьями, она была с ними откровенна:
— После Кайнарджийского мира Европа поставила на мне печать удачи, тогда я и допустила политиков до тайны своих успехов: я царствую над русскими, а русские — нация величайшая в мире. Всё, что происходит, — это не от меня, это обусловлено великими судьбами России! Если бы я ничего не делала, а с утра до ночи баклуши била, Россия всё равно двигалась бы своим историческим путем, каким идёт к славе и при множестве моих забот...
Один за другим отошли в небытие сначала Вольтер, а потом и Дидро. Мыслители покидали тревожный мир, когда Екатерина, уже достигнув славы, не нуждалась в их поддержке и похвалах, теперь с ними, с мёртвыми, можно и не церемониться.
— Каждый век, — декларировала она, — обязательно порождает трёх-четырёх гениев, создаваемых природою исключительно для того, чтобы они обманывали всё человечество...
Однако, выразив им свое монаршее презрение, императрица поступила умно, выкупив для Петербурга библиотеки Дидро и Вольтера. ... Франция! Главный источник свободной мысли, кладезь революционных прозрений.
Человеческая порода слаба. Каждый желает богатеть, ни черта не делая. Нет уж! В моё царствование ни ломбардов, ни лотерей не будет.
- А я жалею, что не мужчина и не служу в армии.
В таких случаях доза лести крайне необходима.
- Вы легко достигли бы чина фельдмаршальского!
— С моим-то драчливым характером? — хмыкнула Екатерина. — Что вы, посол! Меня бы пришибли еще в чине поручика. — Прощаясь с Дюраном, она вдруг в полный мах отвесила ему политическую оплеуху. — Я не знаю, как сложатся мои дальнейшие отношения с Версалем, но можете отписать королю: французы способны делать в политике лишь то, что они могут делать, а Россия станет делать все то, что она хочет делать...
Рядом со своим лицом он видел её лицо, ставшее в лунном свете моложе. Потемкин поймал себя на мысли, что ему хочется взять её за шею и трясти за всё прошлое так, чтобы голова моталась из стороны в сторону. Екатерина, очевидно по выражению лица, догадалась о состоянии мужчины.
— Ну... бей! — сказала она. — Бей, только не отвергай.
В этот момент ему стало жаль её. Он понёс женщину в глубину комнат, ударами ботфорта распахивая перед собой половинки дверей, сухо трещавшие. Екатерина покорилась ему.
- Пришёл… все-таки пришёл, — бормотала она. — Не хочешь быть шестым — и не надо! Будь последним моим, проклятый...
... графиня Прасковья Брюс вопросительно взирала на свою царственную подругу. Екатерина сама поделилась с нею первыми женскими впечатлениями:
— Плохо, если много усердия и очень мало фантазии...
Брюсша поняла: Васильчиков — лишь случайный эпизод, и долго корнет не удержится, ибо в любви без фантазии делать нечего.
— А когда ты решилась на это, Като?
— Когда сильно рыдала, прощаясь с Орловым...
— Мужчины верно делают, что слезам нашим не верят!
Если отнять у людей надежду на возвышение, то руки у всех на Руси отсохнут и никто ничего делать не станет. А держава одной аристократией сильна не будет...
Она вышла на балкон дворца, под нею хороводил и галдел народ московский, и князь Вяземский не удержался от лести:
— Ах, матушка наша! Гляди сама, сколько много расплескалось на этих стогнах радости и любви к тебе, великая осударыня.
Екатерина хорошо знала цену любой лести:
— Если бы сейчас не я на балкон вышла, а учёный медведь стал бы «барыню» отплясывать, поверь, собралась бы толпа ещё больше.
Путешествие было обставлено помпезно, но Екатерина указала эскадре приставать к берегам пореже, дабы дипломатический корпус, сопровождавший её, не слишком-то приглядывался.
— У них ведь как, — сказала она фавориту, — увидят помойку или пьяных на улице — радуются, а покажи им достойное и похвалы заслуживающее — косоротятся, будто это ради нарочитого показа сама выдумала, чтобы «поддать дыму» всей Европе...
- 1
- 2