— Так на чем мы остановились?
— Я что-то не помню.
— Ну тогда начнем сначала?
Лиза стоит на пороге под ливнем.
— Если опять для выжимания виноградного сока на вино нам придется нанимать двадцать человек — на их жалование, оплату страховки и всего другого уйдет чёртова уйма денег!
— Ваших?
— Нет, ваших.
— Моих?
— Вы же их будете нанимать.
— Не уверен.
— Я пекусь о ваших деньгах, потому что я ваш бухгалтер. Именно поэтому я предлагаю статью экономии. У нас есть филиал фирмы «Дизель». Их соковыжималки работают за троих и причем в три раза быстрее!
— А на что жить тем, которых мы не наймём?
— Ну... прогресс требует жертв.
— Уверяете меня, что эта машина будет работать за троих и причем в трое быстрее, чем рабочие?
— Ставлю сто против одного.
— Так вы печётесь о моих деньгах?
— Нет, о вашей выгоде.
— С чего бы это?
— Не знаю... таков уж я есть.
Мамми! Ну что, как тебе мой галстук? Нравится? Да, при галстуке полагается пальто, но я его не нашел.
— У тебя прекрасная библиотека. Я иногда читаю перед сном. Тебе нравятся детективы?
— Нет. Я не люблю, когда убивают людей.
— Мне хорошо с тобой. Ты мне нравишься.
— Хм… Это же и так ясно.
— Ты сделала ужасную ошибку, твой выбор был неудачен.
— А ты откуда знаешь, что неудачен?
— Ну подумай, разве деревня для такой девушки, как ты, привыкшей к Милану, Портофино, Картоно?
— Кортино!
— Да. Девушка вроде тебя не должна влюбляться в деревенского парня. Ты и недели не выдержала бы здесь, среди кур и свиней.
— Видите ли, я представляю газету из Бергамо...
— А я не представляю.
— Вы удивили меня, не скрою. Я ведь с вами разговариваю! Нет, это ни на что не похоже. Вы не хотите меня слушать?
— Мне вас слушать... А с какой радости, хотел бы я знать? Только что, силой, вы ворвались в мой дом, вся мокрая, перепачкали тут мои полы, мои диваны, а мне вас слушать? Хе-хе, ничего себе вечерок выдался — собственная собака ставит мне мат, ваши брызги намочили мне рубаху.
— Нет, мы не знакомы, надо познакомиться получше, поговорить.
— Говори, если хочешь.
— Значит так, я родился холодным зимним вечером, в день четвертого августа, в девятнадцать часов, двадцать минут, то есть без сорока восемь, вот в этой комнате. Внизу, моя мать нервно прохаживалась туда-сюда, куря сигару. Моя мама была высокий мужчина, блондин, похожий на мою бабушку. А мой дед, наоборот, темноволосый.
Элиа тянет время, чтобы не спать с Лизой.
— А ты, я вижу, не смеешься?
— Нет.
— Да ты посмотри, посмотри на экран! Разве не забавно? Видишь, как он полетел? Смотри, как он плюхнулся! Разве не смешно?
— Нет.
— Над упавшими смеются с тех пор, как стоит свет! А ты что же?
— Да ведь он ударился, ему больно!
— Весь принцип смешного как раз и состоит в падении, а ты от этого плачешь.
— А! О... [ужасается]
— Об этом говорил даже Чаплин. Лежит банановая кожура, подходит человек — и трах, он упал, поскользнувшись на кожуре. В зале смех. Это же как дважды два, а ты не смеёшься.
— Нет.
— Ну, я тебе не нравлюсь, тебе не нравятся комические трюки, но ведь что-то тебе должно нравиться?
— [плача] Не-е-ет!
— Спокойной ночи, это ужасно!
— Ужасно! [продолжает плакать]
— Ай, а, ай, ай...
— Ты сильно ушиблась?
— Конечно, что за вопрос?
— А-ха-ха-ха-ха!
— Ты смеешься?
— Ха-ха-ха, ох, до меня дошло — человек упал — нужно смеяться. Ах-ха-ха-хах. А ты не обманываешь меня, ты сильно ударилась? Сильно ударилась, ах-ха-ха-х, сильно ударила-аха-ха-сь, ах-ха-ха-х. Ну хорошо, ты меня научила, теперь пойдем, я помогу.