И улыбайся всем как можно шире — они должны быть уверены, что ты холодная лицемерная сволочь.
— Ты действительно думаешь, что человек поднялся в результате эволюции выше животных?
— Конечно, — ответил я. — А разве нет?
— Нет, — сказал он. — Он опустился гораздо ниже. Сегодня только ушедший от дел миллионер может позволить себе образ жизни животного: жить на природе в самых подходящих для организма климатических условиях, много двигаться, есть экологически чистую пищу, и при этом вообще никогда ни о чем не волноваться. Подумайте: ведь никто из животных не работает.
— А белочки? — спросила Гера. — Они ведь собирают орехи.
— Милая, это не работа. Вот если бы белочки с утра до ночи впаривали друг другу прокисшее медвежье говно, это была бы работа. А собирать орехи — это бесплатный шоппинг. Работают только скоты, которых человек вывел по своему образу и подобию. И еще сам человек.
— Вы хотите сказать, счастливых людей вообще нет?
— Есть временно счастливые. Ни один человек в мире не может быть счастливее собственного тела. А человеческое тело несчастно по природе. Оно занято тем, что медленно умирает. У человека, даже здорового, почти всегда что-нибудь болит. Это, так сказать, верхняя граница счастья. Но можно быть значительно несчастнее своего тела — и это уникальное человеческое ноу-хау.
Если, как ты говоришь, задача денег — сделать жизнь проще, почему люди добывают их всю жизнь, пока не превратятся в старческий мусор? Вы серьезно считаете, что человек делает все это для себя? Я вас умоляю. Человек даже не знает, что такое деньги на самом деле.
В то же время, — продолжал он, — понять, что это, совсем несложно. Достаточно задать элементарный вопрос — из чего их добывают? В двух словах сформулировать сложно, — сказал я. — На этот счет до сих пор спорят экономисты...
И пусть спорят дальше. Но для любого карьерного работника это однозначно. Деньги добываются из его времени и сил. В них превращается его жизненная энергия, которую он получает из воздуха, солнечного света, пищи и других впечатлений жизни. Вы имеете в виду, в переносном смысле? В самом прямом. Человек думает, что добывает деньги для себя. Но в действительности он добывает их из себя. Жизнь устроена так, что он может получить немного денег в личное пользование только в том случае, если произведет значительно больше для кого-то другого. А все, что он добывает для себя, имеет свойство странным образом просачиваться между пальцев...
Люди производят продукт, о котором не имеют никакого понятия. Несмотря на то, что ежедневно думают только про него. Как бы ни называлась человеческая профессия, это просто участок карьера по добыче денег. Человек работает в нем всю жизнь. У него это называется «карьерой», хе-хе... Не подумайте, что я злорадствую, но современное рабочее место в офисе — cubicle — даже внешне похоже на стойло крупного рогатого скота. Только вместо ленты с кормом перед мордой офисного пролетария стоит монитор, по которому этот корм показывают в дигитальном виде. Что вырабатывается в стойле? Ответ настолько очевиден, что вошел в идиоматику самых разных языков. Человек делает деньги. He or she makes money.
— Почему у вас в слове «гламур» твёрдый знак, а в слове «гражданка» — этот значок?
— Ну это такие ололо из молодёжной культуры, — ответил Самарцев. — Мы их называем мемокодами.
— Мемокод? — переспросил Энлиль Маратович. — Что это?
— Такой… Ну как сказать… Такой спецтэг, который указывает, что данная информация исходит от молодых, светлых и модных сил. Из самых недр креативного класса.
— А для чего это надо?
— С помощью таких тэгов можно повышать уровень доверия к своей информации, — сказал Самарцев. — Или понижать уровень доверия к чужой. Если вас в чём-то обвинят не владеющие культурной кодировкой граждане, вам достаточно будет предъявить пару правильных мемокодов, и любое обвинение в ваш адрес покажется абсурдным. Если, конечно, на вас будет правильная майка и вы в нужный момент скажете «какбе» или «хороший, годный».
— А что там дальше, по этому Ацтланскому Календарю?
— Я не в курсе. Нам сообщают на год вперёд. Иногда на три. Чтоб слишком долгих планов не строили. Что дальше, мы не знаем. Мы знаем только, чем кончится всё вообще. Это нам показали.
— Чем?
— Не спрашивай, Рама. Ничего хорошего.
— Скажите, а?
— Я же говорю, не грузись. Как загрузишь, уже не выгрузишь. Никогда.
— Конец света?
— Если б один. Их там несколько разных. Как у твоих телепузиков — ред, грин, а потом ещё и блю. И всё самим делать. Хорошо хоть, не завтра и не послезавтра…
— У мусульман пророк! У евреев богоизбранность! У американцев свобода! У китайцев пять тысяч лет истории! А у нас ничего нет. Ничего вообще, за что нормально оскорбиться можно. Пятьдесят миллионов положили — и не считается. Наоборот! Нам ещё и говорят — а ну повинились по-бырому перед английской разведкой! Вот как западные халдеи работают! А вы… Сколько лет уже ничего в ответ выдать не можете! Даже в тактических вопросах тонем. Просрали все дискурса. Россия не в состоянии изготовить ни одного ударного симулякра, способного конкурировать на информационном поле боя с зарубежными образцами… Ни од-но-го! Позор! Мне вам что, горло порвать и кровь выпить, чтоб вы поняли, как всё серьёзно?
— Работаем, — еле слышно сказал Калдавашкин.
— Я результаты хочу видеть, понял? Результаты!
— Скажите, Энлиль Маратович, — спросил я, — а что вы увидели про Самарцева?
— Да он детские стихи пишет, — ответил Энлиль Маратович. — На сетевом диалекте. А потом вешает на подростковых сайтах. «Звери спят и только йожег продолжает аццкий отжиг…»
— Креативный класс — это вообще кто?
— Это которые качают в торрентах и срут в комментах, — ответил я.
— А что еще они делают?
— Еще апдейтят твиттер.
— А живут на что?
— Как все, — сказал Калдавашкин. — На нефтяную ренту. Что-то ведь дотекает.
— Они и в Америке сейчас поднялись, — добавил Самарцев. — Типа римский народ. Требуют велфэра и контента, как раньше хлеба и зрелищ. У них вся демократия теперь вокруг этого.
Важно дать людям чувство, что они что-то могут. Без эмоциональной вовлеченности в драму жизни ни гламур, ни дискурс не работают. Здесь халдеи совершенно правы. Пусть люди поверят в свою силу. Дайте офисному пролетарию закричать «yes, we can!» в промежутке между поносом и гриппом. И все будет хорошо. Люфт в головах уйдет. Народ опять начнет смотреть сериалы, искать моральных авторитетов в сфере шоу-бизнеса и строгать для нас по ночам новых буратин. А мы надолго скроемся в самую плотную тень...
На экране была библиотека клуба «Haute SOS». А если точно, мои голые ноги. Елозящие на пустом диване.
Хорошо ещё, что камера была установлена так, что я попадал в кадр не весь. А то был бы совсем позор.
Самым отвратительным было то, что на соседней табуретке сидел Энлиль Маратович. Иштар почему-то полюбила вызывать нас на ковер вдвоем.
— Ладно, — не выдержал Энлиль Маратович. — Хватит. Возмутительно. Рама Второй, надо же знать меру в распутстве!
Мой взгляд ввинтился в ножку табуретки — словно пытаясь отыскать там щель, в которую могла бы спрятаться душа.
— Милый, — нежно прошептала Иштар, — в твоих изменах есть что-то настолько трогательное… Это так свежо…
— Сам не ведает, что творит, — сказал Энлиль Маратович.
— Я в курсе, — ответила Иштар. — Рама, ты чего глаза прячешь? Чего ж ты жалуешься, что я тебя всего высосала? А сам налево ходишь? Значит, силенки еще есть.
— Я не жалуюсь, — буркнул я.
— Он правда не жалуется, — сказал Энлиль Маратович. — Парень держится молодцом. Я бы так не смог. Может, простим на… Какой это раз?
— Пятидесятый, наверно.