— Пусть мужество не покинет нас, — тихо сказал Финрод. — И надежда наша исполнится.
— И мы узнаем прощение, — промолвил Лауральдо.
— И судьба обернется милостью, — добавил Нэндил.
— И мы снова встретимся с теми, кто нас ждет, — Кальмегил укрывал лембас ладонью так заботливо, словно кусочек хлеба был живым существом.
— И останемся верны, — опустил ресницы Менельдур.
— Даже когда... если все будет совсем плохо, — голос Айменела слегка дрогнул, как показалось Берену.
— Будем помнить наши песни, — прошептал Вилварин.
— И наши клятвы, — сурово сказал Лоссар.
— И будем тверды на своем пути — во имя всего, что нам дорого, — вскинул голову Эллуин.
— И сохраним в сердце любовь, — в свете костра волосы Аэглоса отливали алым.
— И постигнем самую последнюю из истин, — выдохнул в темноту Эдрахил.
— И она сделает нас свободными, — закончил Берен.
Прежде я и все остальные эльдар полагали, что, забывая, вы забываете навсегда. Что в силу искажения в вашем разуме появляются какие-то изъяны, наподобие пятен ржавчины, разъедающих железо. Твой рассказ о дориатском исцелении заставил меня отбросить эту мысль, а сегодня я узнал, что вы, как и эльдар, помните все. От первого и до последнего дня жизни. Но ваша память не похожа на развернутый гобелен — она напоминает гобелен скатанный; нет — даже не гобелен, а моток нитей, где слой просвечивает сквозь слой. Отчетливо видны только верхние, чем ближе к середине — тем больше они скрыты, вы как бы наматываете на катушку памяти все новые и новые витки бытия. Теперь я понимаю смысл вашего слова «за-быть». Вы действительно за-бываете.
— Ты заранее уверяешь себя в будущем проигрыше. Это плохо, — Финрод расставил фигуры на доске, давая Маэдросу преимущество выбора позиции для своих фигур.
— Я трезво смотрю на вещи.
— Я выигрывал у Мелькора только одну партию из трех. Но я никогда не знал, которую именно выиграю, и поэтому садился за каждую.
— Не называй при мне его прежнего имени. Он Моргот, черный враг, и другого названия ему нет.
— Я только хотел сказать, что было время, когда я ни одной партии у него не выигрывал. И положение никогда не изменилось бы, если бы я однажды раз и навсегда признал себя побежденным.
— Почему, Инглор? Почему ты веришь в них?
— Я знаю их двести солнечных лет. Они пришли из мрака, а мы лишь заглянули в него — и отшатнулись в ужасе. Они знают лишь отчаяние — но на их языке «отчаяться» и «решиться» — одно и то же слово. Когда у них нет надежды — их можно брать и вести куда угодно. Мы и Моргот делаем это с равным успехом, ибо, не имея надежды, они легко поддаются земным соблазнам. Мы можем победить Моргота сейчас — но военная победа мало что нам даст, ибо он бессмертен, а его зло пустило корни в будущее. Я хочу обрубить эти корни. Сделать это можно лишь дав людям надежду.
— Estel, — улыбнулся Маглор, и улыбка эта была как луна, проглянувшая в разрыве туч пасмурной ночью. — Ты зажигаешь ею всех, с кем оказываешься рядом. Вот уже и моя душа тлеет, готовая задымиться. Но я не позволю себе обмануться надеждой. У тебя нет доказательств тому, что Создатель любит нас и не позволит нам исчезнуть бесследно. Ты полагаешь на это estel лишь потому, что тебе приятно так думать; потому что это придает тебе сил.
— У тебя нет доказательств обратного.
— Да. Вот, почему я задаю вопросы и не даю ответов.
— Тогда я еще не был Номом, «Мудрым», Берен. Я был просто Артафинде, которого все любят, но никто не уважает. Кроме друга Мелькора, конечно. А друг Мелькор не упускал случая напеть мне, как я умен и талантлив, и как все другие слепы, если не замечают этого.
— И ты верил?
— Кто пил бы яд, если бы он не был сладким? Конечно, я верил, тем более что большая часть этого была правдой. Самая опасная ложь — это правда, Берен.
— Я думал, ложь и правда — это разные вещи.
Лицо Финрода внезапно стало жестким, опираясь на стол, он подался вперед:
— Берен, если я скажу, что ты — головорез, нищий, невежественный дикарь, дни которого — пепел, это будет правда или ложь?
— С чего ты взял, будто я сомневаюсь?
— А чего стоит вера, не знающая сомнений? Вряд ли Единому угодна такая — ведь только сомневающийся способен чем-то веру обогатить.
Остановить Падение можно лишь одним способом: каждый должен остановить его в своем сердце. За нас это никто не мог тогда сделать. И за Берена этого сейчас не сделает никто. Он сейчас ненавидит меня — это правда; но это правда неполная. И не это меня волнует. Сейчас он борется с Падением в своем сердце — а я верю, что Падение можно преодолеть.
— Ты все еще веришь в него? Даже сейчас?
— На что же еще ему опереться, если не на мою веру?
Временами я завидую тебе, Берен. Завидую всем людям. Когда я злюсь на вас, меня одолевают мысли, подобные мыслям многих других эльдар: что вы — народ, испорченный бесповоротно, низкий, грубый, неблагодарный... И тогда я вспоминаю об одной простой вещи: если бы на меня обрушилось все зло, которое пришлось вынести вам — я бы не выстоял. Скорее всего, я бы погиб, или хуже того — обратился ко злу. Не смотри на меня так удивленно: мера зла, которую эльф может допустить в свое сердце и при этом остаться собой — намного меньше вашей. Вы легче поддаетесь искушениям — но вам легче дается и раскаяние.
Если бы нолдор, когда они забавлялись с мечами, пришло в сердце искушение ударить противника по-настоящему, в кровь — они устрашились бы этого искушения и стали иначе относиться к своей забаве. Они испытали бы это искушение раз, другой, и третий — и научились бы ему противостоять. Но они испытали его лишь единожды — и сломались... Искушение — не грех, это испытание. Чтобы не поддаться искушению, нужно вовремя отдать себе в нем отчет. Чтобы преодолеть Падение, нужно осознать его в себе. Столько раз, сколько потребуется.
«Но и Варда с Йаванной не смогли воссоздать Деревья».
«Но дали Солнце и Луну. Одного и того же ребенка не родишь дважды, если он уже умер — но можно выносить и воспитать другого. Меньше ли это деяние?»
Финрод улыбался, не открывая глаз.
«А Моргот все же сумел Деревья сокрушить».
«У нас есть поговорка грубая, Король, но верная: насрать — не нарисовать. Тоже мне, погубил Деревья. Я могу повалить любое из деревьев в Нан Эльмуте — а способен хоть одно вырастить?»
— Я ничего не хочу говорить о Келегорме в его отсутствие, — мягко ответил Финрод. — Ты знаешь своего брата лучше, чем я.
По лицу Маэдроса прошла еле уловимая гримаса досады: своего брата он действительно знал.