Англичане! Никогда больше отец не пойдет против сына, а брат против брата. С этого момента на этой земле, которую так долго раздирала на части борьба, что она стала объектом насмешек для всех народов, не будет больше существовать Ланкастеров или Йорков. Есть только англичане. Давайте теперь, когда появился первый символ прихода новых и лучших времен, перевяжем раны друг другу и отдадим почести тем, кто пал в этой несчастной борьбе.
Генрих изучил себя в зеркале, вздохнул и отложил его. Джентльмены уставились на цирюльника, лицо которого подергивалось от страха.
— Очень плохо, — сказал мягко Генрих. Цирюльник издал звук животного ужаса, а джентльмены заклокотали от ярости. — Очень плохо, — повторил Генрих несколько громче, — обладать таким лицом как у меня. Я вижу, что ничто, а ваши усилия были героическими, — сказал он, повернувшись к цирюльнику с легким поклоном как к человеку, превзошедшему себя, — не может помешать мне выглядеть красиво.
Стабильность королевства – это не более чем тонкая корка льда над бурными потоками бунтов.
— Как же вы должны меня ненавидеть, Динхэм. Все, что я ни делаю, это прошу о невозможном, а затем препятствую вашим усилиям получить это для меня.
— Это вовсе не так, сир. По крайней мере вы не выходите из себя, когда просите луну, а я приношу вам серебряную тарелку.
Я так люблю тебя, Элизабет, что для меня не имеет значения, каким ты хочешь меня видеть – мертвым или живым. Я не могу причинить тебе вред. Зачем я должен мучить себя догадками о твоих намерениях по отношению ко мне? Я не думаю, что ты можешь готовить для меня смерть. Я не хочу даже верить, что ты желаешь этого. Для меня этого достаточно.
Однажды я простил и дал предупреждение. Я никогда не прощу снова даже простого неповиновения. Никогда снова.
О мятежниках и бунтовщиках.
— После того, как откроется сессия, возможно, я буду более свободен.
— Ты говоришь, как будто ты заключенный, а не король.
— Король есть своего рода заключенный, если он хороший король.