— Стало быть, всё-таки себе дорожку-то расчищаете, а не России.
— А я себя, в отличие от вас, от России не отделяю. Что выгодно России, выгодно и мне. И наоборот, надеюсь.
— Вы, Николай Иосифович, никакой не революционер, мой дорогой. Нет, вы не защитник угнетённых. Вам на угнетённых — положить со всей амуницией! Вам куражу, острых ощущений подавай! Вы потому-то и пошли в революционеры-то, в террористы. Вот полюбуйтесь господа! [показывает фотографии] Это господин Селезнёв в препорочнейшем заведении на Лиговке. Вот он! Острых ощущений захотел, но, конечно, иного толка. А вот, полюбуйтесь, это он, с десятилетней девочкой…
— Какой десятилетней?! Четырнадцать лет! Вся Лиговка ходит три года к ней!
— О, господин революционер, это, конечно, меняет дело, четырнадцать лет — самый возраст… для революционера. <...> Вам бы, душа моя, Селезнёв, лучше бы к анархистам. С нравственностью попроще!
Наше общество ужасно, я понимаю… Оно там несправедливое, гнусное, пошлое… Я, кстати, никогда и не говорил, что оно хорошее! Но только если мы сегодня это наше плохое общество не защитим, завтра такое мурло полезет из всех щелей, милый, в тысячу, в сто тысяч раз хуже станет! <...> Такое начнётся, что Иван Васильевич Грозный покажется гимназисткой румяной. Нельзя нам, Эраст Петрович, чистоплюйствовать. Извините, Россию просрём-с.