— Скажи чего-нибудь, — сказала Мидори, спрятав лицо у меня на груди.
— О чем?
— О чем хочешь. Чтобы мне приятно было.
— Ты ужасно милая.
— Мидори, — сказала она. — Назови меня по имени.
— Ты ужасно милая, Мидори, — поправился я.
— Насколько ужасно?
— Такая милая, что горы обваливаются и моря мелеют.
– И вот что я тогда решила: «Сама, своими силами найду человека, который будет круглый год любить меня на все сто процентов». Сколько мне тогда было? Лет одиннадцать-двенадцать.
– Здорово, – восхищенно сказал я. – И как результаты?
– Не так все просто, – ответила Мидори и некоторое время смотрела на клубы дыма. – Видимо, так долго ждала, что со временем слишком задрала планку. Сложность в том, что теперь я мечтаю об идеале.
– Об идеальной любви?
– Чего? Даже я до такого не додумалась. Мне нужен просто эгоизм. Идеальный эгоизм. Например, сейчас я скажу тебе, что хочу съесть пирожное с клубникой. Ты все бросаешь и мчишься его покупать. Запыхавшийся, приносишь мне пирожное, а я говорю, что мне расхотелось, и выбрасываю его в окно. Вот что мне сейчас нужно.
– Да это, похоже, к любви не имеет никакого отношения, – растерянно сказал я.
– Имеет. Только ты об этом не догадываешься, – ответила Мидори. – Бывает время, когда для девчонок это очень важно.
– Выбросить пирожное в окно?
– Да. Хочу, чтобы мой парень сказал так: «Понял. Мидори, я все понял. Должен был сам догадаться, что ты расхочешь пирожное с клубникой. Я круглый идиот и жалкий дурак. Поэтому я сбегаю и найду тебе что-нибудь другое. Что ты хочешь? Шоколадный мусс? Или чизкейк?»
– И что будет?
– Я полюблю такого человека.
– Бессмыслица какая-то.
– Но для меня это – любовь. Никто, правда, не может этого понять.
В мире сколько угодно есть людей, которым нравится принуждать и быть принуждаемыми. Бегают, орут, что их принуждают, или они кого-то принуждают.
Я и есть лесоруб, не могу быть слабой. Пробовала в шутку — бесполезно.
— Алло.
— Мидори, это я. Мидори, я хочу тебя видеть и говорить с тобой. Хочу, чтобы мы с тобой начали всё с начала. Кроме тебя мне в жизни больше нечего хотеть. Я люблю тебя.
— А знаешь, что мне больше всего нравится в порно-кинотеатрах?
— Даже представить себе не могу.
— Когда начинается сексуальная сцена, слышно, как на соседних местах сглатывают слюну, — сказала Мидори. — Вот этот самый звук. Он такой милый.
(— Знаешь, Ватанабэ, что мне в порно-кинотеатре больше всего нравится?
— Не знаю.
— Когда секс показывают, люди вокруг, знаешь, слюну сглатывают вот так, да? — сказала она. — Вот мне этот звук, как они слюнки глотают, нравится до безумия. Так прикольно!)
Но ведь мир стоит на простых людях, и эксплуатируют тоже именно простых людей. Какую революцию, какую перестройку общества ты будешь делать, если ты сыплешь словами, которых простые люди не понимают? Я тоже хочу сделать, чтобы мир стал лучше. Я считаю, что если кого-то правда эксплуатируют, надо сделать, чтобы не могли эксплуатировать.
Самое ужасное в мире — недосушенный лифчик. Больно до слез. Особенно если вспомнить, что все это ради сковородки для омлета.
Ненавижу целый день дома сидеть и ждать, когда позвонит кто-нибудь. Когда одна остаюсь, такое ощущение, что тело как бы гниет по чуть-чуть. Все сгниет, разложится, и в конце останется только мутная зеленая лужа и в землю впитается. Останется одна одежда. Такое ощущение у меня, когда целый день одна сижу.
Нет, хоть у меня аппетиты и большие, но на такое я не надеюсь. А вот чтобы все абсолютно делал так, как я хочу. Вот например, если я тебе скажу сейчас, что хочу клубничный торт, и ты тогда все бросаешь и бежишь его покупать. Потом ты прибегаешь, запыхавшийся, и говоришь: «Вот, Мидори, твой клубничный торт», и протягиваешь его мне. А я говорю: «Ха, а я уже его не хочу», и выбрасываю его в окно. Вот чего я хочу.
— Как ты думаешь, в чем главное преимущество у богатых?
— Не знаю, в чем?
— Они могут сказать, что у них денег нет. Вот, например, я предложила однокласснице что-нибудь сделать. Тогда она может мне сказать: «Сейчас не могу, у меня денег нет». А если наоборот, то я так сказать никак не могу. Если я скажу, что у меня нет денег, это ведь значит, что у меня правда их нет. Только на посмешище себя выставлю. Это все равно как если красивая девушка скажет : «Я сегодня плохо накрашена, так что никуда идти не хочу». Если некрасивая девушка так скажет, все над ней только смеяться будут. Вот в таком мире я жила. До прошлого года, шесть лет подряд.
— Кстати, а где твои сегодня?
— Мать — в могиле. Уже два года.
Мир держится на простонародье, эксплуатируется — тоже простонародье. К чему тогда революция, если бросаться непонятными простонародью словами? В чем заключаются социальные перемены?
— Слушай, как ты думаешь, фининспекторы изменятся после революции?
— Очень сомневаюсь.
— Тогда я не верю в революцию.