Целый год никаких вестей, кроме вестей о смерти, поражениях, позоре. Слухи о городах, превратившихся в тучи дыма. А потом еще год. И ещё один, пока прежняя жизнь не начала казаться сном. Была ли я гейшей? Неужели я танцевала с веером в руке? Кто теперь станет носить веер? Или красить губы? А потом ещё год. Неведение. Рис. Работа. Рис. Работа. И больше ничего.
Когда меня запирали внутри, я хотела выйти наружу. Теперь жизнь так изменилась, что, находясь снаружи, я мечтала попасть внутрь.
Я даже не могла вообразить, что во мне, как в муравейнике, может развиться такая активность.
Я тяжело вздохнула, и это был очень глубокий вздох, потому что он содержал много маленьких вздохов: один вздох разочарования, другой — грусти... и еще не знаю чего.
Мамеха опять зашла за угол, и на этот раз прошла вальяжной походкой с опущенными вниз глазами. Она на мгновение поймала мой взгляд и очень быстро отвела глаза в сторону. Могу сказать, я почувствовала электрический разряд. Будь я мужчиной, наверняка решила бы, что она находится в плену очень сильных чувств, но старается подавить их в себе.
— Если я могу выразить такие чувства своими обыкновенными глазами, — сказала она мне, — подумай, как много ты сможешь сказать своими. Не удивлюсь, если ты доведешь мужчину до обморочного состояния прямо на улице….
Если у тебя нет листьев, ствола или корней, то как ты можешь продолжать называть себя деревом?
Знак ничего не сообщит до тех пор, пока ты не поймешь, как его интерпретировать.
Если Нобу-сан хочет убедить меня, будто он не сердится, ему стоит проявить больше дружелюбия и не вести себя, как пантера, которую несколько месяцев не кормили.
Я думаю, госпожа, она обращает на неё не больше внимания, чем на листок, случайно залетевший во двор.