В кактусах есть какое-то упрямство. Им приходится пробиваться через несколько кубических метров камней. Солнце не хочет, чтобы они росли, ветер пустыни не хочет, чтобы они росли, засуха не хочет, ночные заморозки не хотят. И всё равно они пробиваются наверх. Они ощетиниваются своими колючками, прячась за своей плотной оболочкой. И не сдаются ни на миллиметр. Я чувствую к ним симпатию.
Бывают дни, когда по утрам пробиваешься на поверхность, словно сквозь тонну грязи. Такими бывают шесть из семи дней. На седьмое утро просыпаешься с ощущением кристальной ясности, как будто мне есть ради чего вставать.
Планы, которые удаётся сохранить в тайне, лучше всего осуществляются.
Влюблённости придают слишком большое значение. На 45 процентов влюблённость состоит из страха, что вас отвергнут, на 45 процентов — из маниакальной надежды, что именно на сей раз эти опасения не оправдаются, и на жалкие 10 процентов — из хрупкого ощущения возможности любви.
Я прогоняю от себя эту мысль. Она снова возвращается. На некоторых мыслях есть клей.
Нашу жизнь осложняет необходимость выбора. Тот, за кого выбор сделан, не испытывает сложностей.
Можно разными способами пытаться преодолеть депрессию. Можно слушать органные произведения Баха в церкви Христа Спасителя. Можно с помощью бритвенного лезвия выложить на карманном зеркальце полоску хорошего настроения в виде порошка, а потом вдыхать его через трубочку для коктейля. Можно звать на помощь. Например, по телефону, так, чтобы точно знать, кто именно тебя услышит. Это европейский путь. Надеяться, что можно, что-то предпринимая, найти выход из трудного положения. Я выбираю гренландский путь. Он состоит в том, чтобы погрузиться в черное настроение. Положить свое поражение под микроскоп и сосредоточиться на нем. Когда дело обстоит совсем плохо — как сейчас — я вижу перед собой черный туннель. К нему я и иду. Я снимаю свою дорогую одежду, свое нижнее белье, свой шлем безопасности, оставляю свой датский паспорт и вхожу в темноту. Я знаю, что пойдет поезд. Обшитый свинцом паровоз, перевозящий стронций-90. Я иду ему навстречу. Мне это по силам, потому что мне 37 лет. Я знаю, что в глубине туннеля, под колесами, между шпалами есть крошечный просвет.
Когда моя мать не вернулась домой, я впервые задумалась над тем, что любое мгновение может стать последним. Нельзя, чтобы ты шёл просто ради того, чтобы переместиться из одного места в другое. Во время каждой прогулки надо идти так, словно это последнее, что у тебя осталось. Такое требование можно выдвинуть самому себе в качестве недостижимого идеала. Потом надо напоминать о нём каждый раз, когда в чём-нибудь халтуришь. У меня это случается по двести пятьдесят раз на дню.
Наше физическое существование ставит предел тому, насколько сильную боль может вынести душа.
К темноте надо относиться с уважением. Ночь-это то время, когда Вселенная бурлит злом и опасностью. И можно называть это суеверием. Можно называть это боязнью темноты. Но делать вид, что ночь-это то же самое, что и день, только без света, глупо. Ночь существует для того, чтобы собираться вместе под крышей дома. Если только ты волею случая не одинок и не вынужден делать что-то иное.