Ой, мама… капусточка, конечно, дело хорошее, но в доме нужно держать и мясные закуски!
Алло, это «Аргументы и факты»? Фактик вам хочу подбросить: великий дирижёр Иннокентий Шниперсон опять за решёткой! Это новые вылазки партократии! Да, да... Кто говорит? Возмущённая интеллигенция говорит! Это газета гомосексуалистов? Очень хорошо — у меня для вас есть сообщение. Этот ***ас Пискунов опять арестовал Иннокентия Шниперсона! Это же новая вылазка жидомасонов! Кто говорит? Все говорят! Это журнал пчеловодства? Что же вы, понимаете, трутнями сидите в то время как великий дирижёр сидит в тюрьме? Что делать? Крылышками махать надо!
Василий Кроликов: — Что же вы, мама, так себя запустили? Квартирку, вот, совсем не убираете.
Прасковья Кроликова: — Я, Васенька, в квартире этой капитальную уборку два раза в день делаю плюс ремонт.
Николай Григорьевич: — Мать твоя — чистюля. Дай Бог каждому.
Василий Кроликов: — Ну тогда у меня, наверное, с глазами что-то.
Прасковья Кроликова: — Глаза у тебя здоровые. Только ты, козёл, на голову больной, с детства.
Василий Кроликов: — В кругах, которым я близок, мама, слово «козёл» очень обидное. Постарайтесь поэтому в разговоре его не употреблять.
Прасковья Кроликова: — Да что вы говорите?! А вот интересно, козёл, что ты такое свистнул, что у меня по два раза в день обыски? Я вечером паркет положу, утром его уже менты обдирают. Я утром кафель приклею, а вечером его уже Козюльский выворачивает. <...> А Николай Григорьевич, бедный? Он за это время семнадцать раз понятым был.
— Кажется я ключи оставил в гримёрной, Джоан...
— Я Кэрол!
— А я и говорю — Кэрол! Это у меня дикция такая.
— Ваша китчевая музыка испохабила всю русскую культуру, какую мелодию не возьми — отовсюду цыганочка прёт!
— Не цыганочка, а ваши семь-сорок — еврейская культура, которую вы давно выдаете за великую русскую и великую цыганскую! Правильно я говорю, братишка?
— Абсолютно точно, всё жиды захватили — все газеты, все телевизоры — и влияют на гоев!
— Только вот не надо, что вы за нация такая, если вас так легко захватить можно? Работать надо, а не водку целыми днями глушить!
— Русофоб!
— Ну зачем так грубо-то, просто «жид пархатый».
— Антисемит!
— Сионист!
— Юдофоб! Конокрад!
Тётя мама, скажи ты мне, как на духу, как русский человек русскому человеку... Фактически я что, Изя Шниперсон?
— Я отказываюсь от любых переговоров, пока вы не прекратите дискриминацию граждан цыганской национальности.
— Да кому они нахрен нужны — твои цыгане.
— Вот он, великодержавный шовинизм в действии. Забыли, кто для вас Куликовскую битву выиграл?
— Неужто цыгане?
— А этот к нам вообще ненависти не скрывает. Проводит антицыганскую пропаганду среди американского населения.
— А за что вас любить-то? Что вы вообще за нация такая? Где ваши корни?
— Ну конечно, только вы богоизбранный народ, а остальные недочеловеки, гои!
— Кстати, насчет гоев — это вы, евреи, действительно загнули, сами-то что, лучше?
— Ну что ты, братишка, они не лучшие, они единственные, а остальные должны им прислуживать. Но один прокол у них вышел — Христа распяли?!
— Сами породили, сами и распяли! Это наши сугубо еврейские разборки, гоям не понять.
— Ты что, моего Христа в евреи записываешь?!
— А ты как думал, если папа — еврей, мама — еврейка, то ребеночек — русский?
— Папа у него голубь!
— Я тебе должен сейчас всё объяснить.
— Кузя?!
— Если бы Кузя! Я вообще ни с кем не могу! Понимаешь... Дело в том, что... Ну в общем, в детстве я наступил на мину. Да. Всё оторвало!
— Всё?!
— Нет, кое-что осталось.
— Дарлинг!
— Но только, чтобы пописать! Успокойся, дорогая.
— Ничего, ничего. Мы что-нибудь придумаем. В Америка очень хорошие врачи. Мы сделаем протез. Бедный, бедный! [щупает причинное место] У вас это называется «кое-что»? По-моему, вы слишком много кушать.
— В каком смысле?
— В смысле, зажралúсь!
На предыдущем допросе вы, гражданка, показывали, что сиську двое просило...
На свадьбе.
Прасковья Кроликова: — Заботливый он у меня, ой, какой заботливый!
Николай Григорьевич: — Дай Бог каждому.
Прасковья Кроликова: — Кушай, кушай. На Колыме-то такой капусточки нету.
Василий Кроликов: — Нету. Нету.
Николай Григорьевич: — Там капусточка — не дай Бог никому.
— В чем дело, мадам?
— Мадемуазель!
— Ну и что уставилась, мадемуазель?
— Хам!
Прасковья Кроликова: — По капустке-то соскучился?
Василий Кроликов: — Да.
Прасковья Кроликова: — Любит он мою капустку-то. Из всех тюрем пишет: «Вспоминаю, мама, — говорит, — твою капустку».
Николай Григорьевич: — Такой засол — дай Бог каждому.
- 1
- 2