— Какие же вы еще мальчишки! <…>
— И хотим остаться ими. Стареть – дело самое простое.
— Нам нужна подмога!
— Да, но какой дурак будет драться с роботом?..
— Зиг-Заг!
Так недорого, что даже дёшево!
— Как дела, Вилли?
— По-разному, док, по-разному.
— Что ж, я не буду вам лгать...
— Солгите, док. Я не против.
— Щёлкни пробкой как можно громче, Эдуард, — приказывает Вилли.
— Это не аристократично.
— Шампанское пьют не ради аристократизма; его пьют, чтобы придать себе важности.
Море! — воскликнул мельник. — Помилуй нас, боже, это самое великое из того, что сотворил господь! Ведь это в него течет вся вода, какая только есть на земле, и сливается в большое соленое озеро.
— А что такое море? — спросил Вилли.
— Море! — воскликнул мельник. — Помилуй нас, боже, это самое великое из того, что сотворил господь! Ведь это в него течет вся вода, какая только есть на земле, и сливается в большое соленое озеро. Так оно и лежит, ровное, как моя ладонь, и с виду невинное, как младенец; но говорят, что, если задует ветер, на нем поднимаются водяные горы, выше всех наших гор, и они топят большие корабли — куда больше нашей мельницы, и так ревут, что этот рев слышно на суше за много миль от берегов.
— Я считаю, что каждый человек в той или иной степени пребывает в неволе.
— Интересно. Ну-ка, объясни.
— О, это просто! Личная свобода каждого человека кем-то или чем — то всегда ограничена. В детстве — родители, школа, преподаватели, потом — жена, семья, работа... Получается, что степень этой неволи всегда разная, и когда-то — больше, и когда-то — меньше. И высший пик своей свободы человек испытывает только в утробе своей матери.
— Какая же там свобода? Темно, тесно, сыро — как в карцере.
— Ты тоже немножко философ!
Радость многое смывает, так же и страдание многое смывает.