Сумевший выжить вспомнит этот ад,
Как погребенный в хладе снежной ямы.
Сначала стынет всё. Оцепененья яд
И давящий свинец, и смерти лик над вами.
Гора не кажется более бездушной вещью,
Скорее как форма древнего страха,
В темноте и ветрах хаоса, рожденных
В условиях грохота и бескорыстных небес,
Присутствие пригнулось, громадное и суровое,
Перед чьими ногами сильные воды скорбят.
Я стою среди рева прибоя,
Цепляюсь за берег пока…
И, что удержал я рукою:
Щепоть золотого песка.
Как мало осталось! Песчинки слетают,
Сквозь пальцы мои в глубину,
И капают слезы… Что пальцы сжимают?
И песчинку поймать не могу!
Сжимаю кулак, что останется в нем?
Я смогу ли спасти хоть одну,
Хотя бы песчинку от ветра и волн?
Все, что мы видим и все, чем мы кажемся
Потом лишь сном во сне окажется…
Ваша боль оттого, что ломается оболочка, скрывавшая вас от понимания вещей. Чтобы сердце плода могло предстать перед солнцем, его твердая косточка должна расколоться. Вот так и вы должны узнать свою боль. И если бы сердце ваше не переставало изумляться чудесам, которые жизнь приносит вам каждый день, ваша боль казалась бы вам не менее дивной, чем радость.
То лучше позабудь и улыбнись,
Чем вспоминать, исполнившись печали.
Когда на суд безмолвных, тайных дум
Я вызываю голоса былого, -
Утраты все приходят мне на ум,
И старой болью я болею снова.
Из слов всевозможных, что сходят с пера, грустней быть не может, чем «если б тогда...».
Как бы высоко я ни поднялся, за мной всегда следует собака по кличке Эго.