Борис Абрамович Слуцкий – цитаты

В тёмном двадцатом веке
С чёткой вывеской «Сталин»
Совесть была в человеке,
Если пьяницей стал он.

В том институте, словно караси
в пруду,
плескались и кормов просили
веселые историки Руси
и хмурые историки России.

В один буфет хлебать один компот
и грызть одни и те же бутерброды
ходили годы взводы или роты
историков, определявших: тот
путь выбрало дворянство и крестьянство?
и как же Сталин? прав или не прав?
и сколько неприятностей и прав
дало Руси введенье христианства?

Трагедии, представленной в провинции,
до центра затруднительно дойти.
Какие рвы и ямы на пути!
Когда еще добьешься до правительства!

Уже не любят слушать про войну
прошедшую, и как я ни взгляну
с эстрады в зал, томятся в зале:
мол, что-нибудь бы новое сказали.

Еще боятся слушать про войну
грядущую, ее голубизну
небесную, с грибами убивающего цвета.
Она еще не родила поэта.

Она еще не закусила удила.
Ее пришествия еще не ясны сроки.
Она писателей не родила,
а ныне не рождаются пророки.

Виноватые без вины
виноваты за это особо,
потому что они должны
виноватыми быть до гроба.

Ну субъект, ну персона, особа!
Виноват ведь! А без вины!
Вот за кем приглядывать в оба,
глаз с кого спускать не должны!
Потому что бушует злоба
в виноватом без вины.

Усталость проходит за воскресенье,
Только не вся. Кусок остается.
Он проходит за летний отпуск.
Только не весь. Остаётся кусочек.
Старость шьёт из этих кусков
Большое лоскутное одеяло,
Которое светит, но не греет.

Скорее рано, чем поздно, придётся
Закутаться в него с головою.
Уволиться, как говорится, вчистую.
Без пенсии, но с деревянным мундиром.
Уехать верхом на двух лопатах
В общеизвестный дом инвалидов,
Стоящий, вернее сказать, лежащий
Ровно в метре от беспокойства,
От утомления, труда, заботы
И всяких прочих синонимов жизни.

Ожидаемые перемены
околачиваются у ворот.
Отрицательные примеры
вдохновляют наоборот.

Снег опять пошёл, повалил,
и с присущим бархатным тактом
этот занавес разделил
предпоследний с последним актом.

Я судьбе совершенно покорен,
но, смотря на валящий снег,
я хочу, чтобы был спокоен
этот акт; спокойнее всех.

Слишком в «Гамлете» режут и колют,
мне приятней куда «Три сестры»,
где все просто встают и уходят,
и выходят навек из игры.

Завяжи меня узелком на платке.
Подержи меня в крепкой руке.
Положи меня в темь, в тишину и в тень,
На худой конец и про чёрный день,
Я — ржавый гвоздь, что идёт на гроба.
Я сгожусь судьбине, а не судьбе.
Покуда обильны твои хлеба,
Зачем я тебе?

Дайте мне прийти в своё отчаянье:
ваше разделить я не могу.
А покуда — полное молчанье,
тишина и ни гу-гу.

Я, конечно, крепко с вами связан,
но не до конца привязан к вам.
Я не обязательно обязан
разделить ваш ужас, стыд и срам.