Дмитрий Львович Быков – цитаты

Ощущаете ли Вы себя гением?
Кто ж Вам признается? Булат Окуджава мне однажды в интервью сказал: «Главная проблема поэта — чувствовать себя гением, пока пишешь, и расставаться с этим ощущением, когда идешь обедать».

Двадцатый век совершил довольно жуткое дело: вы не поверите, но обывателей больше нет. Тотальная война — изобретение ХХ столетия — не отменяется войной гибридной. Она по-прежнему тотальна, и вернуться к временам, когда воевала только профессиональная армия, а обыватели мирно сидели по домам и ни за что не отвечали, уже не получится. И виноват не только тот, кто убивает мирных жителей, — виноват любой, кто выступает на стороне агрессора. Никакая присяга не снимает моральной ответственности. Никакого оправдания немецкому ефрейтору, погибшему в советском плену, нет. Он воевал на стороне самого наглядного, наглого, бесспорного зла. У него был выбор. Он за него расплатился.

Мораль — это правильно вести себя за столом. А нравственность — это не предавать друзей. Так вот, все запреты в культуре на самом деле касаются только этики. Нельзя упиваться разрушением и ужасом. Нельзя смаковать насилие. Нельзя призывать к нему. Это запреты сущностные.

Я вот не очень люблю, когда меня понимают или когда меня понимают слишком хорошо. Я люблю, когда как раз одиночество меня подталкивает к поискам каких-то внутренних решений. <...> Вот вас не должны понимать. Человека вообще не должны понимать, мне кажется. Чем он непонятнее, тем лучше. И чем он труднее для понимания, тем лучше. <...> Вас никто не должен понимать. И чем меньше вас понимают, тем лучше.

Чем отличается гений от таланта? Тем, что талант более или менее умеет все. Гений — гениально, лучше всех, умеет что-то одно. Во всём остальном он беспомощен как ёжик.

Когда жалко — то это не любовь. ... Любовь требует искренности большой, а если этой искренности нет, то по-настоящему влюбиться очень проблематично. Я не уверен, что человек, который все время боится, способен любить.

И потом, я всё-таки глубоко убеждён, что смерти нет, что физическая смерть ничего не означает. Я так говорю не на основании какого-то опыта загробного общения, в которое я не верю, а просто на основании самоанализа. Я знаю, что душа есть, вот и всё. Я знаю, что она от меня отдельно и что она далеко не всегда выходит со мной на контакт. Вот когда она выходит со мной на контакт, что-то подсказывает, тогда я пишу стихи или прозу. А большую часть времени я живу своей жизнью, она живёт своей, и я почти не знаю о том, что с ней происходит.

Ахматова всегда представляет себя оклеветанной, затравленной, больной, несчастной. И это... Вот как это объяснить людям, которые называют это кокетством, лицемерием, чем угодно. Как объяснить это людям, которые не понимают, которые не могут себя поставить на ее место? Это не притворство, это искреннее желание заранее отдать судьбе какую-то жертву. Потому что если человек растет, живет в предчувствии неизбежной колоссальной катастрофы, для него совершенно естественно все время пытаться от этой катастрофы сбежать. Но идея расплаты у нее появляется очень рано.

... русским цинизмом отличается в России всё, потому что если не быть циником при таких условиях, то попросту с ума сойдешь. Цинизм — это своеобразная броня, позволяющая любому русскому профессионалу продолжать делать своё дело: поэту, вопреки погоде и эпохе, водопроводчику, неважно совершенно.

Никого нельзя превратить в быдло, если он быдлом не является или не хочет им быть. ТВ никого не может превратить в быдло.

Я сказал когда-то в «Эвакуаторе», что «мы обычно сильно преувеличиваем чужую неспособность без нас обходиться». Я могу это только повторить. Человек, который угрожает вам самоубийством из-за любви, с огромной долей вероятности ничего он с собой не сделает. А человек, который уверяет, что он вас любит и не может без вас жить, забудет вас на другой день. Мне кажется, что это всё иллюзия — будто без вас кто-то не может, будто кто-то вас ужасно любит. Просто ей так интересно, просто она свою жизнь наполняет вот таким смыслом. А не будет вас — и завтра забудет немедленно.

Лепет, трепет, колыханье,
Пляска легкого огня,
Ангел мой, мое дыханье, -
Как ты будешь без меня?
Как-то там, без оболочки,
На ветру твоих высот,
Где листок укрылся в почке,
Да и та едва спасет?
Полно, хватит, успокойся!
Над железной рябью крыш,
Выбив мутное оконце,
Так и вижу — ты летишь.
Ангел мой, мое спасенье,
Что ты помнишь обо мне
В этой льдистой, предвесенней,
Мартовской голубизне?
Как пуста моя берлога -
Та, где ты со мной была!
Ради Бога, ради Бога,
Погоди, помедли, пого...

(Звон разбитого стекла).