Николай Алексеевич Заболоцкий (24 апреля [7 мая] 1903, Кизическая слобода, Каймарской волости Казанского уезда Казанской губернии — 14 октября 1958, Москва) — русский советский поэт, переводчик.
Член Союза писателей СССР. Репрессирован в 1938 году, реабилитирован посмертно в 1963 году. 19 марта 1938 года Заболоцкий был арестован и затем осуждён по делу об антисоветской пропаганде. В качестве обвинительного материала в его деле фигурировали злопыхательские критические статьи и клеветническая обзорная «рецензия», тенденциозно искажавшая существо и идейную направленность его творчества. От смертной казни его спасло то, что на допросах Н. А. Заболоцкий не признал обвинения в создании контрреволюционной организации. С марта 1944 года после освобождения из лагеря жил в Караганде. Там он закончил переложение «Слова о полку Игореве» (начатое в 1937), ставшее лучшим в ряду опытов многих русских поэтов. Это помогло ему в 1946 году добиться разрешения жить в Москве. Снимал жильё в писательском посёлке Переделкино у В. П. Ильенкова. В 1946 году Заболоцкого восстановили в Союзе писателей. Начался новый московский период его творчества. Несмотря на удары судьбы, он сумел вернуться к неосуществлённым замыслам. Николай Заболоцкий был реабилитирован посмертно 24 апреля 1963 года по заявлению жены.
Уже чувствуется первое робкое дыхание весны. Миновали вьюги с ураганными ветрами, которые доставляли нам много неприятностей во время ходьбы. По утрам ещё стоят морозы в 30–40º, но днём начинает играть солнце и воздух быстро теплеет. Всё это, конечно, ещё начало, ещё будут и морозы и вьюги, но всё же весна уже где-то тут, и она уже делает свое дело. Скоро скажем:
— Вот и ещё одна зима с плеч долой.
Николай Заболоцкий. Из письма Е. Заболоцкой от 24 февраля 1941 г.
У нас, монголов, дисциплина,
Убил — и сам иди под меч.
Выходит, наша писанина
Не та, чтоб выгоду извлечь.
Трепать язык умеет всякий,
Но надо так трепать язык,
Чтоб щи не путать с кулебякой
И с запятыми заковык.
Вот он — кедр у нашего балкона,
Надвое громами расщеплен,
Он стоит, и мертвая корона
Подпирает темный небосклон.
Пой мне песню, дерево печали!
Я, как ты, ворвался в высоту,
Но меня лишь молнии встречали
И огнем сжигали на лету.
Почему же, надвое расколот,
Я, как ты, не умер у крыльца,
И в душе все тот же лютый голод,
И любовь, и песни до конца.
И теперь он, известный поэт,
Хоть не всеми любимый
И понятый также не всеми, -
Как бы снова живет
Обаянием прожитых лет
В этой грустной своей
И возвышенно-чистой поэме.
Лишь запах чебреца, сухой и горьковатый,
Повеял на меня — и этот сонный Крым,
И этот кипарис, и этот дом, прижатый
К поверхности горы, слились навеки с ним.
Здесь море — дирижер, а резонатор — дали,
Концерт высоких волн здесь ясен наперед,
Здесь звук, задев скалу, скользит по вертикали,
И эхо средь камней танцует и поет.
1956
В неизбежном предчувствии горя,
В ожиданье осенних минут,
Кратковременной радости море
Окружало любовников тут.
Мой зонтик рвется, точно птица,
И вырывается, треща,
Шумит над миром и дымится
Сырая хижина дождя.
О чем ты скребешь на бумаге?
Зачем ты так вечно сердит?
Что ищешь, копаясь во мраке
Своих неудач и обид?