Стивен Кинг – цитаты

Дети, литература — это правда, завернутая в выдумку, а правда этой книги довольно проста: магия существует.

Я вовсе не противник книг, где описываются необычные люди в обычных ситуациях. Но как читателя и писателя меня гораздо больше интересуют обычные люди в необычных ситуациях.

Когда девушки видят некоторых парней, они думают, сколько стоит номер в мотеле на ночь. Когда они видят моё лицо, они думают, сколько я беру за консультацию.

Лучше быть хорошим, чем плохим. Но иногда порядочность приобретается слишком высокой ценой.

И хотя я так и не добрался до Вудстока (к сожалению), я все-таки был если и не настоящим хиппи, то хиппи-полукровкой.

Алкоголики выстраивают защиту, как голландцы — плотины. Первые двенадцать лет своей семейной жизни я себя уверял, что «просто люблю выпить». Ещё я использовал всемирно известную «защиту Хемингуэя». Хотя вслух это никогда не произносилось (как-то это не по-мужски), защита эта состоит в следующем: я — писатель, а потому человек очень чувствительный, но я — мужчина, а настоящий мужчина своей чувствительности воли не даёт. Только слабаки так делают. Поэтому я пью. А как ещё мне пережить экзистенциальный ужас и продолжать работать? А кроме того, я себя контролирую. Как настоящий мужчина.

Талант сам по себе — дешевле поваренной соли. Преуспевшего человека от талантливого отличает только одно — уйма упорного труда.

Писать о своей жизни — сложная задача. Это как секс: лучше пережить это, чем писать об этом.

Я хочу вызвать в читателях эмоциональную и даже «животную» реакцию. Я не из тех, кто стремится заставить читателя думать. Конечно, это нельзя понимать буквально, поскольку если сюжет хорош, а герои узнаваемы, то на смену эмоциям обязательно придут мысли.

Старшие классы, насколько я помню, были дерьмовым местом для ребенка, и, наверное, остаются такими по сей день. К тем, кто вспоминает их как «лучшие годы своей жизни», я испытываю настороженность и жалость. Для большинства подростков это время сомнений, стрессов и болезненной неловкости. И это те, кому повезло. Для тех, над кем издеваются – для «дрищей», «очкорасов», «жиробасов» и «тормозов» — это четыре года отчаяния и ненависти двух типов: ненависти к себе и тем, кто пинает тебя в коридоре, стягивает с тебя шорты в спортзале и придумывает клички вроде «педососа» или «жаборыла», которые пристают к тебе намертво. Во время ирокезских ритуалов подросткам, чтобы стать мужчинам, нужно в обнаженном виде пробежать сквозь строй соплеменников, которые в это время колошматят их дубинками и тычут копьями в задницы. В случае со старшими классами твоя цель – выпускной, а не Перо Мужественности, но в остальном все обстоит точно так же.

Покажите мне режиссера, в котором нет ничего от Сталина, и я покажу вам плохого режиссера.

<...> Сочинитель ужасов всегда приносит плохие вести. Ты обязательно умрёшь, говорит он. Он говорит: «Плюньте вы на Орала Робертса, который только и знает, что твердить: «С вами непременно должно случиться что-то хорошее». Потому что с вами столь же непременно должно случиться и самое плохое.

Беллетристика вовсе не лёгкая игра воображения и отнюдь не утратила злободневности. Она позволяется нам понять жизнь и тот зачастую ужасный мир, в котором мы живём. С её помощью мы отвечаем на вопрос: «Почему подобное возможно?» Беллетристика помогает осознать, что причина для каких-то жутких событий порой действительно существует.

Настоящие ужасы, в которые мы верим, из разряда того, о чём писали Достоевский, Олби и Макдональд, — это ненависть, отчуждение, старение без любви, вступление в непонятный и враждебный мир неуверенной походкой юноши. И мы в своей повседневной реальности часто напоминаем трагедийно-комедийную маску, усмехающуюся снаружи и скорбно опустившую уголки губ внутри. Где-то, безусловно, существует некий центральный пункт переключения, некий трансформатор с проводками, позволяющий соединить эти две маски. И находится он в том самом месте, в том уголке души, куда так хорошо ложатся истории ужасов.