Сегодня у меня очень «хорошее» настроение. Еще позавчера я думал, что жить сквернее нельзя. Вчера я убедился, что может быть еще хуже — значит, позавчера было не так уж плохо.
Из письма Лили Брик. 1923 год.
Сегодня у меня очень «хорошее» настроение. Еще позавчера я думал, что жить сквернее нельзя. Вчера я убедился, что может быть еще хуже — значит, позавчера было не так уж плохо.
Из письма Лили Брик. 1923 год.
— Маяковский, каким местом вы думаете, что вы поэт революции?
— Местом, диаметрально противоположным тому, где зародился этот вопрос.
— Мы с товарищем читали ваши стихи и ничего не поняли.
— Надо иметь умных товарищей.
— Маяковский, вы считаете себя пролетарским поэтом, коллективистом, а всюду пишите: я, я, я...
— А как вы думаете, Николай Второй был коллективистом? А он всегда писал: «Мы, Николай Вторый...» И нельзя везде во всем говорить «мы». А если вы, допустим, начнете объясняться в любви к девушке, что же, вы так и скажете: «Мы вас любим»? Она же спросит: «А сколько вас?»
— Бессмертие — не ваш удел!
— Зайдите через тысячу лет. Там поговорим.
Хотите -
буду от мяса бешеный
— и, как небо, меняя тона —
хотите -
буду безукоризненно нежный,
не мужчина, а — облако в штанах!
– Маяковский, что вы все подтягиваете штаны? Смотреть противно!..
– А если они у меня свалятся?
От тебя ни одного письма, ты уже теперь не Киса, а гусь лапчатый. Как это тебя так угораздило?
Из письма Л. Брик
Не ругайте меня мерзавцем за то, что редко пишу. Ей-богу же, я, в сущности, очень милый человек.
Из письма Л. Брик и О. Брик
Пароход подошел, завыл, погудел – и скован, как каторжник беглый. На палубе 700 человек людей, остальные – негры.
После электричества совершенно бросил интересоваться природой. Неусовершенствованная вещь.
В Гаване все разграничено четко: у белых доллары, у черных – нет.
Я был на юге и читал стихотворение в газете. Целиком я его не запомнил, только лишь одну строфу:
В стране советской полуденной,
Среди степей и ковылей,
Семен Михайлович Буденный
Скакал на сером кобыле́.
Я очень уважаю Семена Михайловича и кобылу его, пусть его на ней скачет, и пусть она невредимым выносит его из боев. Я не удивляюсь, отчего кобыла приведена в мужском роде, так как это тоже после профессора Воронова операция мыслимая, но если по кобыле не по месту ударение сделать, то кобыла занесет, пожалуй, туда, откуда и Семен Михайлович не выберется.
Выступление в Доме комсомола Красной Пресни на вечере, посвященном двадцатилетию деятельности 25 марта 1930 г