Владислав Николаевич Листьев – цитаты

— Как определяется грань? Что становится классикой, а что нет? <...>
— Кукольник писал: «Пока живёт поэзия Кукольника, поэзия не умрёт». Где Кукольник? Нету. Если вы можете узнать с первых трёх строчек, что это Пушкин, а это Фет, а это Лермонтов... Это Бах, а это Прокофьев.
— А это Таривердиев...
— Таривердиева оставим в покое. Пока он не помер, оставим в покое... Если вы можете узнать, это тоже входит в комплект. Вы должны узнавать музыку. Тогда это композитор, потому что иначе это автор. Один из многих.

— Может что-либо произойти в жизни, что вы можете изменить профессии актёра? То есть поменять профессию?
— Нет. Я не смогу и у меня не получится. Артист — это не профессия, это диагноз. Как говорил мой педагог Раевский: «Если вы думаете, что пришли в институт учиться на артиста, то вы ошибаетесь. На артиста выучиться невозможно. Это либо боженька в лоб поцеловал, либо нет».

— Умение женщины найти место в жизни зависит от удачи, от судьбы или от каких-то действий самого человека, самой женщины?
— ... Женщина вообще-то сама выбирает. И стечение обстоятельств. Не случай. Я не верю в случайность. Я верю, что всё идёт оттуда, всё идёт свыше.

— Вы золото любите?
— Только во взаимоотношениях.

— То, что происходит сейчас, это катастрофа... или же, это, скажем так, довольно долговременная трудность и сложность, и мы будем постепенно выбираться из этого?
— Обязательно выберемся! Вот эти вот «новые русские»... Они новые, но не свежие. Мессии со всех сторон лезут. <...> Никто не начинает ничего без присказки «в наше трудное время», «у нас невозможный быт», «в нашей экономической пропасти». На презентации, где всё ломится от икры, где тут же начинается: «В наше невозможное время...» Что невозможного-то? Обжираловка! Я думаю, если вдруг завтра будет замечательно, обязательно останется «в наше лёгкое время, может быть, мы дождёмся катастрофы».

— Как вы можете охарактеризовать тот день, в котором сегодня живёте? Одним словом.
— Весело, страшно, любопытно. Три слова можно?
— Страшно весело...
— Страшно весело и очень любопытно!

— В своей обыденной жизни вы похожи на кота Матроскина?
— Кот Матроскин мне личность глубоко симпатичная. Он, пожалуй, первый серьёзный российский предприниматель. И многое в наших экономических перестроечных новациях началось, конечно, с него. Он первым стал опираться на свои собственные силы, не впадая, скажем, в радикализм Ким Ир Сена.
— Но тогда можно и почтальона Печкина использовать как прообраз КГБшника.

— Когда существовала цензура, вам не говорили, что вы [в своих монологах] издеваетесь над российскими женщинами?
— Нет, никогда. Были, конечно, партийные дамы в своё время, которые считали, что я издеваюсь. У Михаила Михайловича Жванецкого был такой монолог, в котором женщина говорит: «Ду-ду-ду, топ-топ-топ, страна дрожит: то наши бабы на работу идут». И одна из таких дам пришла ко мне после концерта и сказала: «Где вы видели нашу женщину, чтобы «ду-ду, топ-топ, земля дрожит»? Это что вы издеваетесь?» На что я очень робко ей сказала: «Это вы не видите, потому что вы в машинах ездите, а я езжу в метро. Спуститесь в метро — и вы увидите таких женщин.

— Что входит в понятие «личная жизнь монаха»?
— Это значит по старой русской пословице: «Не доспи, не дообедай, всё крести, да исповедуй».

Если провести параллель от мелкого проступка, то есть, например, на тебя нападают вне зависимости от национальности кто, всё равно ты кричишь «Милиция!» Милиция в данном случае как проявление государственной силы для поддержания порядка. Если взять когда нападают и целая республика становится источником опасности, причём финансовой опасности, бандитской опасности и так далее, то здесь государство должно проявить абсолютно жёсткую волю.

Откуда взять демократов-то в стране? Ну вот откуда? Как само понятие, оно очень привлекательно, и очень многие люди потянулись к нему, желая даже внутренне измениться. Но измениться они не могут, и тем более, когда начинают руководить, вы посмотрите, как разросся аппарат в правительстве, разросся аппарат у президента. В ЦК КПСС, в политбюро не было такого аппарата, по количеству даже людей, по дублированию функций и так далее, министерств, отделов и так далее. Люди те же самые, которые сидели на Старой площади, большинство и сидит на Старой площади. Они-то и не собирались быть демократами, они выполняют свою роль.

Журналистика — это ремесло. Я не творец, я ремесленник с элементами творчества. И если это я понимаю, то тогда у меня нет комплекса по поводу того, что после меня останется. У меня комплекс — то, что я делаю в данный момент, но комплекс хороший, я должен делать хорошие вещи на данном этапе.

Почему я люблю прямой эфир? Потому что это жизнь. Потому что те вопросы, которые задаются, потом не вырежешь глаза человека, потому что ты не соврёшь в камеру. Камера раздевает. И самое интересное зрителям смотреть, как там [в глазах] что-то забегало. Что там в глазах? Есть жизнь, нет жизни? Будет врать, не будет врать?