Обитель проклятых (Stonehearst Asylum) – цитаты из фильма

— А Вы не пытаетесь исцелить своих пациентов?
— Исцелить? С какой целью?
— Ну... Чтобы снова привести их в чувство.
— И сделать из счастливого коня несчастного человека?

Мы все безумны, некоторые просто не могут признать это.

Мало какая терапия так благотворна, как музыка.

Смерть нельзя предотвратить и вылечить безумие тоже. Человеческая природа лечению не поддается, и глупец тот, кто пытается.

— Меня всегда занимали болезни разума.
— Священника тоже, но ему-то гарантирован рай, а вам какая выгода?
— Радость от помощи тем, кто пребывает в аду. Видите ли, из всех напастей я не знаю более жестокой, чем безумие. Оно лишает человека разума, достоинства, самой души. И делает это так медленно, без сострадания.

Ключ к безумию человека сокрыт в его страхах.

— Мы отличаемся от других заведений социальным статусом наших пациентов — все из лучших семейств Европы. Вот, например, Теренс — наследник крупнейшего железнодорожного состояния на континенте.
— А какова природа его расстройства?
— Страдает полным отсутствием интереса к поездам.
— И родня его упрятала?

— Как бы то ни было, должен сказать, что это очень больной юноша. Он страдает патологической лживостью — один из самых острых случаев в моей практике. За все те годы, что я с ним знаком — я так и не открыл его истинного лица. Вполне возможно, что он лишь пустая оболочка и не способен на истинные чувства. Он неизлечим.
— Позвольте мне не согласиться, доктор. Неизлечимых не бывает. Собственно, я полагаю, что ваш юноша исцелился.
— И что же его исцелило?
— Не что, а кто.

— Мои родители умерли, когда мне было шесть и меня отправили в сиротский приют в Лондоне. Жуткое место... Но занятное для того, кого интересует человеческая природа. В каком-то смысле, я ему благодарен.
— За что?
— Горести имеют свойство закалять характер. Именно в приюте я понял, каким будет труд всей моей жизни — помогать тем, кто брошен и несчастен, подарить этим беднягам хоть немного добра и надежды в жестоком мире.

— Увидев женщину столь совершенной грации и утончëнности, в чьей груди бурлят страсти столь яростные, что она сама боится быть ими уничтоженной, что бы Вы ей прописали?
— Музыку... Три раза в день, не меньше.
— Браво, Доктор. Согласен. Мало какая терапия так благотворна, как музыка.

— Мы можем уйти.
— Эдвард, я не могу.
— Что не можешь?
— Я не могу представить себя где-то еще.
— Что? Ты это всерьез?
— Да, потому что ты нормальный, а я — нет.
— Неправда, я ненормальный. Я безумно тебя люблю.