В 1837 году в Санкт-Петербурге был зарегистрирован случай: титулярный советник Иван Никандрович Рябов заимел себе двойника.
— Ты что себе позволяешь!
— А в чём дело? Я танцую с серьёзными намерениями.
В больнице вижу тебя, красавица… В инвалидной коляске вижу… С травмами разной степени тяжести.
— Президент только что присвоил мне звание полковника.
— Как?
— А вот так. Говорит, генерал Пискунов, с этой минуты можете считать себя полковником.
— Так быстро?
— А что вы хотите? Чтобы меня там до утра раком ставили?
— А почему ВАС, Иннокентий?! Почему ВАС?!
Ой! Как сейчас помню: Варя помирает, Иван Израилевич в соседней комнате, роялем придавленный, а вы кричите, сиську просите!
Мамой клянусь! Я пять дней глаз не смыкал! Я с этим чемоданом в бане мылся! Его же, кроме меня, никто в руки не держ… Васька Кроликов, сука!
Щас, блин, сука, всех перестреляю! <...> Испугались, демократы хреновы?! Получай!
Муха! Такая, сволочь, назойливая!
Помощник Пискунова хотел ударить Романа Алмазова со спины по голове табуреткой, думая, что он Кроликов.
Глохни, гнида! Нет, ну оборзели совсем уже, блин! Цыц! А ну не трожь ментов наших! Слышь, чё говорю, черножопые! Чё не выступай?! Они у наших ментов как порядки свои наводят. Предупреждаю!
Теперь вы понимаете, почему мы поднимаем лозунг «Русские, долой с исконно цыганской земли — от Тихого Океана до Балтики!».
Прасковья Кроликова: — По капустке-то соскучился?
Василий Кроликов: — Да.
Прасковья Кроликова: — Любит он мою капустку-то. Из всех тюрем пишет: «Вспоминаю, мама, — говорит, — твою капустку».
Николай Григорьевич: — Такой засол — дай Бог каждому.
Приказываю всей банде построиться в колонну по четыре. Шаг влево, шаг вправо — считается побегом. Прыжок на месте расцениваю как попытку улететь. Стреляю без предупреждения!