Вновь солнце взошло над грешною землей,
И вновь берега обласканы приливом.
Пахнет сосновою смолой и скошенной травой,
Клин журавлей над головой, и значит, мы живы,
Пахнет сосновою смолой и скошенной травой,
Клин журавлей над головой, и значит, мы живы!
Фаэтон открытый,
Цокают копыта,
Закружил мне голову жасмин.
И бросает с крыши
Косточки от вишен
Очень неприличный гражданин.
Извозчик, через дом останови,
Покемарь на облучке, я быстро,
Только поднимусь, скажу ей всё о любви,
Чтоб потом не подойти на выстрел.
Извозчик, отвези меня, родной!
Я, как ветерок, сегодня вольный.
Пусть стучат копыта дробью по мостовой,
Да не хлещи коня — ему же больно!
Да разве выскажешь все это в несколько слов,
Когда снятся в кильватере чайки.
На компасе Норд-Вест, тридцать восемь узлов
И все сверкает от пушки до гайки.
В пальцы свои дышу — не обморозить бы,
Снова к тебе спешу Ладожским озером.
Долго до утра, в тьму зенитки бьют,
И в прожекторах «Юнкерсы» ревут,
Пропастью до дна раскололся лед,
Черная вода, и мотор ревет:
«Вп-р-р-раво!»
Ну, не подведи, ты теперь один,
Правый...
Как получилось, что люди порой
Так неуёмно довольны собой,
Что забывают о горестях других.
Много их есть — живых,
Но почему-то слепых и глухих,
Друг другу чужих.
Заходи, старик, я вновь один,
Как всегда, со всеми — и ни с кем.
И хоть сердце вроде бы в груди,
Кожу рвёт мне вена на виске.
Июльская жара, в ней плавится асфальт.
И в парках городских с утра переаншлаг.
Вниз по теченью лёгкий скиф лениво гонят два весла.
Аллеи стали вдруг узки, не счесть коляскам числа.
Давай не будем обижать с тобой тех умных, что остались нынче в дураках,
И дураков, которых нам, нормальным людям, невозможно одолеть.
Иногда богаче нищий, тот, кто не успел скопить.
Тот, кого уже никто, нигде, ничем не держит...
Свет, я вижу свет!
Как-будто снял хирург повязку с глаз,
Невидивших его так долго...