В сердце дунет ветер тонкий,
И летишь, летишь стремглав,
А любовь на фотоплёнке
Душу держит за рукав,
У забвения, как птица,
По зерну крадёт — и что ж?
Не пускает распылиться,
Хоть и умер, а живёшь -
Не вовсю, а в сотой доле,
Под сурдинку и во сне,
Словно бродишь где-то в поле
В запредельной стороне.
Посылаю портрет живописный, так как мне фотографироваться нельзя, от моей морды лопается эмульсия на фотоплёнке, не выдерживает.
Беседуя с отшельником, купец утверждал, что, благодаря богатству, он избавлен от необходимости потакать чьим-то желаниям или вкусам.
— Вот как! — воскликнул тот. — Ну, а когда ты сего дня выбирал место для стоянки своего каравана, что было важнее: красота местности или наличие корма для вьючных животных?
— Ясное дело, изобилие трав решило мой выбор, — ответил купец.
— Выходит, хоть ты и богат, а живёшь так, чтобы скоту было по вкусу, засмеялся отшельник.
— Пора! — шепнул мне доктор, дёргая за рукав, — если вы теперь не скажете, что мы знаем их намерения, то всё пропало. Посмотрите, он уж заряжает... Если вы ничего не скажете, то я сам...
— Ни за что на свете, доктор! — отвечал я, удерживая его за руку, — вы всё испортите; вы мне дали слово не мешать... Какое вам дело? Может быть, я хочу быть убит...
— О, другое дело!... Только на меня на том свете не жалуйтесь...