Кен Кизи. Над кукушкиным гнездом

– Слушай-ка, эти собраньица всегда у вас так проходят?
– Всегда? – Хардинг перестает напевать. Он больше не жует свои щеки, но по-прежнему смотрит куда-то вперед, над плечом Макмерфи.
– Эти посиделки с групповой терапией всегда у вас так проходят? Побоище на птичьем дворе?
Хардинг рывком повернул голову, и глаза его наткнулись на Макмерфи так, как будто он только сейчас заметил, что перед ним кто-то сидит. Он опять прикусывает щеки, лицо у него проваливается посередине, и можно подумать, что он улыбается. Он расправляет плечи, отваливается на спинку и принимает спокойный вид.
– На птичьем дворе? Боюсь, что ваши причудливые сельские метафоры не доходят до меня, мой друг. Не имею ни малейшего представления, о чем вы говорите.
– Ага, тогда я тебе объясню. – Макмерфи повышает голос; он не оглядывается на других острых, но говорит для них. – Стая замечает пятнышко крови у какой-нибудь курицы и начинает клевать и расклевывает до крови, до костей и перьев. Чаще всего в такой свалке кровь появляется еще на одной курице, и тогда – ее очередь. Потом еще на других кровь, их тоже заклевывают до смерти; дальше – больше. Вот так за несколько часов выходит в расход весь птичник, я сам видел. Жуткое дело. А помешать им – курям – можно только, если надеть наглазники. Чтобы они не видели.
Хардинг сплетает длинные пальцы на колене, подтягивает колено к себе, откидывается на спинку.
– На птичьем дворе. В самом деле приятная аналогия, друг мой.
– Вот это самое я и вспомнил, пока сидел на вашем собрании, если хочешь знать грязную правду. Похожи на стаю грязных курей.
– Так получается, это я – курица с пятнышком крови?
– А кто же?
Они по-прежнему улыбаются друг другу, но голоса их стали такими сдавленными, тихими, что мне приходится мести совсем рядом, иначе не слышу. Другие острые подходят поближе.
– А еще хочешь знать? Хочешь знать, чей клевок первый?
Хардинг ждет продолжения.
– Сестры этой, вот чей.