— Зачем тебе это нужно? Только честно!
— А тебе зачем?
— Бабло рубить!
— Вот и ответ...
— Да ладно тебе, ну! Такой правильный дядька, прямой как палка и вдруг... Сколько тебе? Шестьдесят стукнуло и решил — во все тяжкие?
— Мне пятьдесят.
— Да всё равно странно! В башке не укладывается. Слушай, если у тебя шифер потёк, если ты сбрендил или депрессуешь, всякое бывает, то мне надо об этом знать. Понимаешь? Меня это тоже касается.
— Просто я проснулся.
Дядька, стыдливо проходящий мимо подлости и грязи, — это уже наполовину тетка, вне зависимости от его кондиций, возраста и социального статуса.
— Дядька, а ты у них самый главный?
— Ну вроде того.
— И Гоцмана знаешь?
— Я Гоцман.
— Тю, Мишка Карась.
— Гоцман.
— А тебя правда пуля не берет?
— Так я быстро бегаю, не поспевает.
Питер — это папа, а Москва — мама; они в разводе, и живёшь ты, понятно, с мамой, властной, громогласной, поджарой теткой под сорок, карьеристкой, изрядной стервой; а к папе приезжаешь на выходные раз в год, и он тебя кормит пышками с чаем, огорошивает простой автомагистральной поэзией типа «Проезд по набережным Обводного канала под Американскими мостами — закрыт» и вообще какой-то уютнейший, скромнейший дядька, и тебе при встрече делается немедленно стыдно, что ты так редко его навещаешь.