Одиночество стало — отчеством...
Небо — крышей, деревья — стенами.
Обречённый твоим пророчеством,
Я брожу облаками пенными.
В Петербурге легко состариться,
Здесь иные часы и скорости...
В фонарях монотонно плавятся
Все печали мои и горести.
Этот город с гранитной нежностью,
С розоватой луной над крышами
Дышит сам такой безутешностью,
Что любые страдания — лишние...
Только помни.
Я очень жду,
К одному возвращаясь причалу.
И молю, чтобы все печали
Обходили дорогу твою.
Только помни,
Что я люблю.
Что «люблю» — для меня не слово.
Это пламя, что вмиг готово
Тёплым светом рассеять тьму.
Только помни.
Я буду рад
Даже самому тихому «здравствуй».
Мне всего-то и нужно для счастья
Бесконечно любить и ждать.
Вестибюль был просторным и роскошным, с гранитным полом квадратиками. По обе стороны от входа красовались двухметровые арочные зеркала, обрамленные лепными карнизами. Зеркала отражались друг в друге, вестибюль, а вместе с ним и барышни, глядевшие в них, а вместе с ними и новый мир, и их новая жизнь превращались в прекрасную бесконечность, где множились отражения, полные тайн, историй, образов. Историй необыкновенных людей, живших в этом доходном доме, построенном как раз перед германской войной.