Всё, что происходило у нас с Ларисой, не было притворством, игрой, фальшью... Это была любовь. Но она оборвала её в один вечер, твердо и зло. Я не спрашивал себя — «Почему?» Любви не свойственна причинность. Меня мучил вопрос — «За что?» Какой принц повстречался ей? Что предложил? И, в конце концов, мне хотелось бы знать, во что была оценена моя жизнь?
Чем больше ты добьешься притворством, тем меньше у тебя останется ценного.
Иногда меня подмывало прямо-таки женское любопытство: на кого же она меня променяла? Что за принц и что за карета повстречались ей на асфальтовых дорогах, чьи трещины наспех залиты по весне и полно пятен от картерного масла? Что он ей сказал? Что предложил? Я хотел бы знать, в какую сумму она оценила мою жизнь. <...> Мы без конца говорили и говорили, иногда доходя почти до телепатического понимания друг друга. Соединение наших тел становилась лишь продолжением и подтверждением другого, неописуемо прекрасного соединения — соединения душ. Я пытался разлюбить то, что любил долгие годы. Вся арифметика жизни была в эти дни против меня. За меня была лишь высшая математика любви, в которую мы оба клятвенно верили. Мало того — у нас появился свой язык, и эта шифровальная связь была вернейшим знаком истинным чувств. Никакой, альтернативы моей жизни не существовало. Однако в один вечер она твердо и зло оборвала эту жизнь. Любви не свойственна причинность, и я никогда не задал бы вопроса — за что? Но иногда мне любопытно узнать — в какую цену?