Александра Булгакова

Однако, я давно охладела к обманчивым огням призрачной реальности; насыщенность ч/б тонов меня вполне устраивает. Да и какой смысл каждый раз встречать новый день, если рядом нет никого, и одиночество уже настолько вошло в привычку, что тебя обескураживает малейшее присутствие чьей-либо личности в твоей жизни.

Сколько бы лет тебе не исполнилось, нет ничего лучше хорошей книги в руках.

Могу предложить вам кофе, хотя ближе к ночи я предпочитаю вино. Это удобно, потому что в дневное время мне глаз не разомкнуть.

Глубина твоего мышления равносильная ширине твоих взглядов.

Осознал, что меня более не раздражает шум ночного поезда, он даже начал мне нравиться. К тому же, теперь я не могу уснуть, пока за окном не промчится очередной полуночный поезд.

Дорога, по которой она шла, казалась девушке чьим-то неудачным наброском. Солнце по-прежнему таилось за горизонтом, посему и голые кроны деревьев, объятые инеем, и сугробы с выглядывающими из них надгробиями, и даже бесконечное количество снежинок, что кружили вокруг — все было серым. Элеоноре на мгновение подумалось, что она попала в старый черно-белый снимок. Один из тех, какие за гривну можно приобрести в любой букинистической лавке. Только никто бы не стал покупать фотографию кладбищенской дороги...

За окнами уже давно стемнело и луна – единственный поблизости свет… хотелось бы в это верить, однако тусклое пространство вокруг меня заполнено миллиардами световых микрочастиц, что и говорить: все вокруг освещено даже слишком хорошо, дабы выделить из него нужные мне вещи. Социальные прожекторы ослепляют мою реальность, словно тысячи горящих и ослепших глаз, но я даже не пытаюсь от них укрыться.

The Cure — музыка для тех, кто глубоко несчастен и вместе с тем рад этому.

Чистый лист порою пугает похлеще самого потрепанного черновика: все время боишься вывести не те слова, того, что их уже нельзя будет сделать незаметными.

– Что ж, обещаю найти для этого время, – сказала я, продолжая разглядывать книгу.
Широкая улыбка осветила лицо старика, на минуту лишив меня дара речи, ведь только сейчас я поняла, что, должно быть, не видела подобного все эти десять лет.
– О, я совершенно не волнуюсь на этот счет, – все еще улыбаясь, сказал Корнуэлл и с любовью взглянул на книжный стеллаж. – Стоит тебе открыть лишь одну, и ты не заметишь, как прочтешь остальные.

Я предпочитаю держать на языке все то же, что и на уме.

За окнами еще проглядывалась ночная мгла. Было темно и как-то по-гоголевски неуютно. Энжи вернулась в постель и принялась делать то, что получалось у нее лучше всего: думать.

Она слушала Боба Дилана — в дороге все слушают Дилана, и это всегда казалось ей самой естественной вещью на свете.