если писать, то о двоих.
если терпеть, то лечь и не охать.
он каждый раз обещает тебя беречь.
но жаль, что выходит плохо.
в тонких линиях между нижним и верхним веком
слабо пульсирует бит до каждой из станций.
сейчас ты единственный человек,
кого я прошу остаться.
весна обливает бордюры кипящим битумом,
и свет стал немного ярче в закрытом карцере.
я знаю, тебе бессмысленно и разбито.
но еще не время сдаваться.
Какая ты жалкая.
Господи упаси
еще хоть немного это
в себе носить.
Хоть выорись,
Хоть искорчись,
Хоть испросись-
Никто из них не захочет
Тебя спасти.
В утробе у вечера
Блесками янтаря
Точь-в-точь, как нутро твоё,
Руки его горят,
Как все твои письма, лестницы, якоря,
Что ты оставляешь каждый уход
Подряд.
Пол центнера пустоты,
не стесняйся — плачь.
Твой сотый по счету
Проигранный себе матч.
Закутай его, запазуху глубже спрячь.
Тебе либо нужность до одури,
Либо врач.
Шаг в сторону — иди к черту.
Игра проста.
Впадаешь в него,
Выпрыгивая с моста,
Находишь в чужих руках,
Сосчитав до ста.
Он входит в с рожденья данный тебе состав.
Искорчись, извейся, выорись,
Испросись.
Зато теперь знаешь, где болевой твой мыс.
В той точке, где твоя нужность
не сыпет брызг,
Когда ты от веры\надежды поэтишь вдрызг.
И вот же — сама просвечиваешь насквозь:
Печать на всю внутренность почерком тонким «ВРОЗЬ».
У организма хронические зима и бронхит.
Блондинка в пиджаке по ящику скажет,
Что Земле очень больно
От каждой из новых скважин,
И я прекрасно понимаю,
О чем она говорит.
Новая скважина в скриплоголосом сопрано
Стремительно рвет острие
К земельному сердцу.
Вы лучше скажите, куда мне деться,
Если я сплошная
открытая
рана.
С новым грудным пожаром!
С комком в гортани!
Выдохнуть, остановиться, руки разжать.
Не стоило, видимо, мне за тебя дрожать.
Кисти тихо срастались
Единой тканью.
Кружевом черным крепко скрутилось прошлое.
Кто за него дрожал,
Кто от боли ныл.
На пароме твоей широкой, как мир, спины,
Разбиваюсь
В словесное
Крошево.
Пахнешь сахарно — сливочным, мне знакомым.
Руки твои и дельфиний спины изгиб.
Вчера я привычно вышел из твоего дома
И погиб.
Я тихим шагом молча вышел на лестницу.
Куда уж обычней, привычней и проще.
Не важно — убили меня, или я повесился.
Я умер. Все. Нету меня больше.
Я миновал парковку, ларек с продуктами,
Снег сыпался, словно сыр тертый.
Я бы хотел сообщить, что я уже не приду к тебе,
Но...
Я мертвый.
И, казалось бы, мир не рухнул, гудят нервы.
Но ничего не исполню, как ни проси меня.
Просто вчера в окне этажа первого
На чужом стуле видел платье твое синее.
Оно обнимало сутулую стулью спину тщательно,
По ногам его гладило — чужим и стертым.
Завтра, решил, ей уже отпевать меня.
Завтра я буду мертвый.
Могу я вас попросить больше не звонить?
Из прошлого мне и слышно вас еле-еле.
Помехи на этой линии надоели.
Звонки ваши прижимают меня к постели,
И я болею недели, месяцы или год.
Так было всегда: я боюсь продолжений арий.
Я чувствую в проводах ваших запах гари.
Горит ли от нежности или же догорает?
А если горишь, то она тебя пусть спасает,
А я больше не умею тушить высот.
Я держу тебя — еле клеящий слабый скотч.
Наши снова провалят этот хоккейный матч.
Ты ему мол : I miss you already so much.
Он тебе мол: I have no time.
Мы корнями врастаем в полую скорлупу.
Я держу тебя полупустого, совсем без сил.
Ты потом скажешь, мол «да я тебя не просил
Приносить себя в жертву». Ты у себя спроси
Кто я тебе? Зачем я? И почему
Сон — это роскошь. Я же почти вандал,
Если пишу «все нормально» на «как ты там?»
Сбиваю все самолеты чужих мадам,
И трясусь над тобой пустейшим,
Мол, не отдам,
Собирая тебя разбитого по кускам.
Я твой еле липучий, вовсе измятый скотч.
Ты меня на плечо, от тетради уносишь прочь,
«Будь со мною сейчас,
На стихи у тебя есть ночь.»
Ты размениваешь свой куш по затёртой сотне
В нелегальном обменнике, крашеной подворотне.
Обещала себе написать то, где ты вернешься.
Так что вот мне.
и, конечно же, априори не я права,
и на это находится сотня любых причин.
у меня дикий кашель, и кружится голова.
приезжай меня и лечи.
на усталость сейчас никто не имеет прав.
под ногами стелется черная полоса.
от глагольных рифмовок и пьяных ночных орав
приезжай меня и спасай.
отдавать обещание быть навсегда твоим
светлым будущим, не нарушать устав,
как ложиться пораньше и проще смотреть на мир
приезжай меня и заставь.
пост-сентябрь активно красит мой город в хну,
и включает ему фонари уже где-то в шесть.
я, наверное, уже скоро с ума свихнусь.
приезжай и останься здесь.
Я ухожу навзрыд.
Каждый мой шаг как взрыв.
Слишком поздно для покаяний и аффирмаций.
Я троекратно приказываю вам сдаться.
Черт чем не шутит, можно и разболеться
От сквозняков, толкающих ваше сердце.
Нету свободного места в реанимации.
Хватит держаться за капли. И в даль не пялься.
Веки прикрой и уже ничего не бойся.
Просто сдавайся.
Человек — анальгин.
Человек — я не сделаю больно.
Я расколот и выпит.
Я вымыт и выброшен в волны.
Меня больше не помнят.
Я крупнокалиберный нытик.
Я и твой антидот, твой мощнейший из всех спазмалитиков.
Миндали твоих глаз
До безумия глубоководные.
В этих заводях расцветают русалок лица.
Я бы пал на их дно,
Но мои батискафы сломаны,
И сегодня погружение не состоится.
Сбросить с плеч эту память мокрым пальто под крышей
Не получится. Это с каждой неделей тише.
С каждым днем умирает, теряет былую силу.
/забывать вам подобных, сударь, невыносимо/.
Эта жажда длиннющих пальцев и смуглой кожи
Утихает под послесловие про «продолжу
Утихать с каждым дальним часом, пока ты сможешь
Вспоминать вспоминать вспоминать
Как же было сложно».
Это нож, из груди выползающий аккуратно.
целый курс антисептиков, фильмов и препаратов.
Каждый раз ты надеешься «память отпустит завтра»,
Но потом загоняешь ножик в себя обратно.
самые больные ушибы
методом проб и ошибок.
проб — самых низких.
ошибок — самых огромных.
если глаза
становятся монохромными,
надо бежать
и исполосовывать карту.
август убит словабельными
вендеттами.
вообще, здесь должно быть написано
«здравствуй, как ты?»,
но будет
это.
море не ноет.
море сразу берет и душит.
море бьется руками
о скользкие камни суши.
его можно до бесконечности
долго слушать.
ему есть, что сказать.
морю даже никто не нужен.
и плевать, что сегодня ни с кем
не разделит ужин,
и что не с кем сегодня
под сердцем
ложиться спать.
и оно не умеет скучать,
так оно говорит само мне.
только видно, что море
до ужаса много помнит:
каждый камень и, знаешь,
каждую каплю нефти.
маяки ему даже
как-то печально светят
и пугают своими сигналами белых чаек.
вот в такие моменты
море как раз скучает.
акварелями топит
новые корабли.
оно делает вид,
что ему уже не болит
и не колется,
не пускает прожилки горем.
волны скроют все это.
я
так
не хочу быть
морем.
у меня, привыкай, флешбек
и прозрачный лак.
я хочу отсюда сбежать каждое утро.
остается затертый красный билет в руках
и с перламутровым блеском дурацким для губ кондуктор.
мне всё это после ни выждать, ни переждать.
я стяну на себе чужой часовой пояс.
посидеть за некрепким.
поплакать за глупых вспять.
пожалеть, что любимый актер ни черта не холост.
не помогут ни анальгетики, ни анаболики.
они каждую часть меня расшвыряли мимо.
— Потерпи, успокойся, еще подожди хоть сколько-нибудь.
— Да пошли вы.