я — последний свидетель Бога, а он как раз -
в этих крошечных двух морщинках
у этих смеющихся её глаз.
в деталях если: будни, да тоска.
отдельно стоит вычленить излишки
свободы. за окном бежит река
и трупы проплывают за бухлишком,
за шмотками, в кальянные, в кабак,
где можно спрятать, спрятаться. набатом
фигачит бармен и подпитый бар
бубнит про крипто-бабки и рэп-баттл.
Нет любви. Заискрили руны
в старой лавке, в такую лунность,
вечно преданную декабрю.
Нет любви — потому бездумно,
так неистово и безумно
я люблю.
Последнее, что я мог сделать — больше не писать. Задохнуться в этой тёмной комнате твоих нервных рук и резких слов. И больше не писать о тебе. А потом и вовсе — не писать. Смотреть на незаконченные строки и не понимать: как это можно закончить?
а потом перед зеркалом — вспомнить и разрыдаться.
недосказанность — бомба, зарытая в мелочах:
слишком дорого время, слишком озябли пальцы,
чтоб молчать.
Лучше б похмелье. Лучше б башкой в сваю.
чем понимать утром — бревном в глаз:
виски был прав, когда говорил: обнимай её,
может быть, это в самый последний раз.
помню только какой-то праздник,
руку держит моя рука.
если б знал, что в последний раз, то
никогда бы не отпускал.
Ты уехала. Только пишешь,
что хотела бы быть поближе.
Но Британия — это свет.
Удивляешься всё и дышишь
свежим воздухом, а на крыше
часто думаешь обо мне.
прикажи мне молчать, слово — это тлен,
шапка вора, кино слепых.
ты — мой личный, запутавшийся Бодлер,
эпидемия на двоих.
я люблю тебя — говорит -
в этот долбаный день влюбленных,
в него и впредь.
ну заходишь в кино — там боязно и темно,
пахнет колой, поп-корном, чипсами — всё одно,
ну садишься в кино, да, вроде неплохо, но
о тебе и о ней оно.