Томи Гретцвельг

На самом деле в той истории все было иначе. Это она была чудовищем, очень красивым снаружи, конечно, но внутри – чудовищем. А он был маленьким мальчишкой с огромными карими глазами, верящими в сказку. И, как ему и было суждено, по своей глупости он беспамятно влюбился в чудовище. А она вырвала его сердце, приготовила со специями (чудовища не только красивые, но и очень вкусно готовят) и с удовольствием съела. Чудовища – они такие – питаются чужими сердцами (это самое главное, что вам следует знать о чудовищах). Тогда маленький мальчик очень расстроился, он почти плакал... И все время спрашивал: «Зачем ты так со мной поступила? Как же я теперь буду жить без сердца?»... В ответ чудовище рассмеялось: «Не переживай. Научишься. Я же научилась».

Если поэт искусственно усложняет свой стих, дабы придать ему интеллектуальность, то это не искусство. Поэзия не обязательно должна быть сложной, но обязательно должна быть образной – создавать картинку, рождать эмоции, взывать к чувству. Дарить ощущение абсолютной вовлечённости в действие.

Отсутствие страсти обесценивает всё.

Я хочу, чтобы обо мне думали не только как о чём-то красивом, но и как о чём-то живом.

Знаю, когда такое случается, никак не можешь себя простить. Всё пытаешься найти оправдание. Себе. Ей. Иногда вроде получается, но боли меньше не становится. Она идёт вместе с тобой. Изо дня в день, из года в год. И всё это время ты ждёшь, что когда-нибудь она исчезнет, или хотя бы притупится. А пока ждёшь, снова и снова возвращаешься к началу, пытаешься что-то доказать, себе, но вообще-то ей, себе, но вообще-то всем, кто не верил. Хотя прекрасно знаешь, что во всём виноват ты сам. Ты и только ты. Не был настойчив, не пошёл до конца. Струсил? Струсил. Испугался. А тогда у тебя даже получилось найти себе какое-то благородное оправдание. Ты и сейчас пытаешься временами себя им убедить, но бесполезно. Тем временем ассоциируешь себя с небезызвестным героем романа Фицджеральда, оборачиваешься на каждую девушку, которая хотя бы отдаленно напоминает её. Конечно же, в надежде, что это она. Вот бы её увидеть, да? Вот так случайно. Вот было бы счастье. Такой простой рецепт счастья... Кто бы мог подумать...
Просишься к Богу в надежде на успокоение. Ты помнишь те истории о рае? Правда ли, что мы там пребудем с любимыми?
Эти дни и ночи, здесь, на земле, пытка... Зачем переживать это вновь и вновь? Ради чего? Пытаешься найти хоть какую-то причину, хоть что-то, за что можно было бы уцепиться... Отмщение? Да-да, мы все слабы, жалки и ничтожны. Признаешься себе? Каждый твой нынешний шаг не более чем отзвук прошлой обиды.
И вот, ты снова бежишь за своей тенью, бежишь мимо жизни... Так может пора наконец остановиться? Может пора наконец простить себя?

Конфеты – это суррогаты счастья.

К сожалению, наши глаза видят больше, чем нужно для того, чтобы мы были счастливы.

Пожалуй, очень хорошо быть слепым. Причем, нужно быть слепым от рождения. Когда ты ничего не видишь, ты можешь выдумать все сам, свой мир, потрясающий. Никому и в голову не придет, что там крутится-вертится у слепого на уме! Ведь никто не знает, как это – никогда ничего не видеть. Какое в этом благо! Это великое благо! Возможно, ты не видишь красоты, но ведь ты так же не видишь уродства. Ты слышишь мир, ощущаешь его запах, его прикосновение, но видишь лишь то, что способен увидеть только ты – восхитительный мир, созданный в самой глубине твоего сознания, и нет туда никому доступа, никто не узнает, в каком замечательном месте ты пребываешь. Если бы они узнали, то обзавидовались. Нет, слепота – это вовсе не недуг, это дар! Великий дар! Если бы у меня было желание, я бы сделался незрячим. Я бы выдумал женщину, лучшую на свете женщину, и я бы ее непременно нашел, я бы выдумал доброту, такую, какой она должна быть, и непременно бы ее почувствовал, я бы выдумал небо и землю, солнце, его пылающие лучи, капли дождя на губах своей возлюбленной, звезды и золотистый полумесяц, освещающие твой путь в ночной тьме, пену морской волны, ласкающей песчаное побережье, блеск твоих глаз, когда ты смотришь на меня, твою улыбку, когда ты меня обнимаешь. Каждую черточку этого мира я бы нарисовал у себя в голове, словно художник, рисующий на холсте свою величайшую идею, главную картину своей жизни, и в этой картине все было бы превосходно. Теперь мне стало ясно, что хотел сказать Шекспир, окуная перо в чернила и выводя «любовь слепа». Пожалуй, влюбленный и незрячий одинаково счастливы в этом несовершенном мире. И, должно быть, счастливы абсолютно. Если бы у меня было желание, я бы пожелал влюбиться.