Цитаты про фашизм

А победили фашизм мы, потому что не делились по национальностям. Мы все были как родные братья. Так же и сейчас надо всем объединиться и начать бороться. Только не против кого-то, а за! За свою страну, за своих людей, за процветание всех и общее благо. Тогда и фашизма никакого не будет.

Повторяется давняя немецкая чума: люди подчиняются без сопротивления и объединяются с силами зла.

Через короткий промежуток времени фашизм вновь засияет на горизонте. Во-первых, из-за преследований, которым он подвергнется со стороны «либералов», показывая таким образом, что свобода – это то, что мы оставляем для себя и в чём отказываем другим; и во-вторых, из-за ностальгии по «старым добрым временам», которая мало-помалу начнёт подтачивать итальянское сердце.

На суде в Нюрнберге я сказал: «Если бы у Гитлера были друзья, я был бы его другом. Я обязан ему вдохновением и славой моей молодости так же, как позднее ужасом и виной».
В образе Гитлера, каким он был по отношению ко мне и другим, можно уловить некоторые симпатичные черты. Возникает также впечатление человека, во многих отношениях одаренного и самоотверженного. Но чем дольше я писал, тем больше я чувствовал, что речь шла при этом о поверхностных качествах.
Потому что таким впечатлениям противостоит незабываемый урок: Нюрнбергский процесс. Я никогда не забуду один фотодокумент, изображающий еврейскую семью, идущую на смерть: мужчина со своей женой и своими детьми на пути к смерти. Он и сегодня стоит у меня перед глазами.
В Нюрнберге меня приговорили к двадцати годам тюрьмы. Приговор военного трибунала, как бы несовершенно ни изображали историю, попытался сформулировать вину. Наказание, всегда мало пригодное для измерения исторической ответственности, положило конец моему гражданскому существованию. А та фотография лишила мою жизнь основы. Она оказалась долговечнее приговора.

Зло угрожает каждому человеку и даже ребенку нашей великой нации. Мы должны предпринять шаги по обеспечению безопасности и защиты нашей родины.

Фашизм похож на большой оркестр, в котором каждый играет на своём инструменте.

Часто оказывалось, что спасались те, кто спасал других — стоял в очередях, добывал дрова, ухаживал, жертвовал коркой хлеба, кусочком сахара… Не всегда, но часто. Сострадание и милосердие — это типичные чувства блокадной жизни. Конечно, и спасатели умирали, но поражало меня то, как им помогала душа не расчеловечиваться. Как люди, кто остался в городе и не принимал участия в военных действиях, смогли остаться людьми. Когда мы писали «Блокадную книгу», мы задавались вопросом — как же так, ведь немцы знали о том, что происходит в городе, от перебежчиков, от разведки. Они знали об этом кошмаре, об ужасах не только голода, — от всего, что происходило. Но они продолжали ждать. Ждали 900 дней. Ведь воевать с солдатами — это да, война — это солдатское дело. Но здесь голод воевал вместо солдат. Я, будучи на переднем крае, долго не мог простить немцев за это. Я возненавидел немцев не только как противников, солдат вермахта, но и как тех, кто вопреки всем законам воинской чести, солдатского достоинства, офицерских традиций уничтожал людей. Я понимал, что война — это всегда грязь, кровь, — любая война... Наша армия несла огромные потери — до трети личного состава. <...> Вы знаете, существует такое сакральное пространство. Когда человек возвращается в сострадание и духовность. В конечном счёте всегда торжествует не сила, а справедливость и правда. И это чудо победы, любовь к жизни, к человеку...

Фашизм и война последняя «мудрость» капитализма. И именно поэтому люди так наглядно убеждаются в его разложении.