— А, капитан Анатолий Крымов. Или называть вас «Красная Звезда»? И где же ваша горда «Октябрьская Гвардия»?
— Повсюду. Мы не перестанем охотиться на тебя, пока твой род не ответит за преступления перед моим народом!
— Это было 100 лет назад, чернь.
— Ты богатела, пока другие голодали. Ничего не изменилось.
— Знай своё место! Мой род был у власти при царях, коммунистах и капитализме. У меня это в крови.
— «Октябрьская Гвардия» покончит с вами. Мы сотрём твоё поместье с лица земли!
Мать Тереза прилетела прямо из Калькутты, чтобы помочь церкви вести кампанию за сохранение запрета. Из этой кампании выходило, что ирландка, которую бьет муж-пропойца, насилующий собственных детей, не достойна лучшей доли и рискует угодить в ад, если будет вымаливать шанс начать все сначала <...> В том же году мать Тереза публично выразила надежду, что принцесса Диана вздохнет с облегчением, вырвавшись из явно неудачного брака. Впрочем, мало кто удивляется, если церковные правила оказываются строже к бедным, чем к богатым.
Взгляд, от которого чувствуешь себя бесконечно ничтожным. Герцог Герхардт заставил Лейлу осознать, насколько незначительно её присутствие здесь. На первый взгляд казалось, что уголок его красных губ приподнят. Как только Лейла заметила это, боль охватившая её тело чудесным образом исчезла. Единственное, что было в голове, слова сказанные мисс Брандт. Глубоко ранившая её сердце фраза: «Не лучше собаки».
Пояснение к цитате:
«Невидимый пес» — ум, сознание каждого, которое пытается понять и найти смысл в происходящем («невидимый след»), по сути проводится сравнение с тем, как пес ищет след.
Мы развиваемся по спирали, только на более высоком уровне. Мы наконец-то признаем... или наши дети признают неравенство и будут жить по этим правилам. Это не обязательно узаконить. Достаточно это понять и принять.
— Те, кто напал на нас — террористы из «Реньюниона», социальное движение заражённых орипатией людей. Поначалу они лишь боролись с дискриминацией и дальше протестов не заходили. Но вот их гнилое нутро и показало свои клыки... Они ведь и сами должны понимать, что Урсус такие мятежи не прощает.
— Похоже, они и правда рачитывают на победу здесь. Бездействие вооружённых сил Урсуса только подчёркивает это. Все наши планы идут прахом.
— Но почему они напали сейчас — перед самым «Бедствием»?
— Должно быть, с самого начала собирались воспользоваться возникшим хаосом. Ради мести своим угнетателям готовы угробить даже себя.
Я знаю, что это несколько вульгарно и типично, но одно из преимуществ большого достатка заключается в свободе от мнения других людей.
О несправедливости говорят и пишут с древних времён — возможно, с тех пор, как человечество вообще научилось говорить и писать. Что же такое несправедливость — всё ещё не ясно.
Очень непросто прийти к согласию в этом вопросе, поскольку в данном случае спор ведётся с достаточной долей заинтересованности. Каждый хочет, чтобы с ним обошлись «справедливо», и жалуется на «несправедливость», однако пытается так истолковать ситуацию, чтобы сразу же стала очевидной несправедливость по отношению к нему. И каждый обладает достаточным самомнением, чтобы судить «справедливо» об отношении к другим людям, и совсем не замечает, что другие возмущаются его мнимой «справедливостью». Так проблема искажается страстями и окутывается предрассудками. Целые поколения застревают в этих предрассудках, и замечаешь порой, как само слово «справедливость» вызывает язвительную улыбку.
От предыдущих поколений человечеству досталось по наследству убеждение, будто люди от рождения равны и вследствие этого с ними надо обходиться одинаково. Однако сущность справедливости состоит как раз в неодинаковом обхождении с неодинаковыми людьми.
Если бы люди были действительно равны, жизнь была бы предельно простой и справедливость было бы чрезвычайно легко найти. Стоило бы только сказать: одинаковым людям — одинаковую долю или всем всего поровну.
Тогда справедливость можно было бы обосновывать арифметически и создавать механически; и все были бы довольны, потому что люди стали бы не чем иным, как одинаковыми атомами, своего рода всюду катящимися механическими шариками, которые были бы похожи внешне и имели бы внутренне одинаковый душевный склад. Как наивно, как просто, как мелко!
На самом же деле люди не равны ни телом, ни душою, ни духом. Они родятся существами различного пола, с различным здоровьем и силой, с совершенно различными предрасположенностями, дарами, инстинктами и желаниями, они принадлежат к различному духовному уровню, и с ними (в силу справедливости!) надо обходиться различно. В этом заключается основа и главная трудность справедливости: людей — бесконечное множество; все они различны; как сделать, чтобы каждый получил согласно справедливости? Если люди неодинаковы, значит, и обходиться с ними надо каждый раз согласно их живому своеобразию.
Иначе возникает несправедливость.
Таким образом, справедливость означает именно неравенство: беречь ребёнка, помогать слабому, снисходить к уставшему, ухаживать за больным; проявлять больше строгости к безвольному, больше доверия честному, больше осторожности к болтуну; герою оказывать почести.
Справедливость поэтому — искусство неравенства, и она присуща лишь благородным душам. У неё обострённое чувство реальности; проистекающая от доброго сердца и живой наблюдательности, она отвергает механический подход к людям. Она хочет индивидуально подойти к каждому случаю, располагая человека к состраданию. Она старается уловить в человеке его сущность и своеобразие и соответственно этому обходиться с ним.
Мы сделали слабыми своих женщин, чтобы нам было легче совладать с их силой.
Она продала свои немногие драгоценности и сбежала из мира, где мужчины сжимают женщин так крепко, что ломают им крылья; где передают девочек из клетки в клетку — из дома отца в дом мужа.
Быть мужчиной означает жизнь без правил. Можно в церкви говорить одно, а в баре — другое, и все будет правдой. Можно быть прекрасным мужем и отцом, добрым христианином и при этом трахать каждую секретаршу, официантку и проститутку, которая на глаза попадется. У них есть такой специальный сигнальный код: подмигнуть, кивнуть — я имел эту девицу, или няню, или стюардессу, эту горничную или инструкторшу по верховой езде. Но малейший намек, что она далеко не девственница (у нее, в конце концов, трое детей), означает пожизненное проклятие, позорное пятно, алую «А».
Всё в мире множественно, интеллект у всех различен, совершенство требует присутствия неравенства, обеспечивающего все ступени совершенствования.
Но почему он доверил нам свой самый большой секрет? Я так и спросила.
— Потому что вы дети и можете это понять, — сказал он. — И потому что я слышал вон его... — Он кивнул на Билла. — Ему пока еще невтерпеж смотреть, если кому-то плохо приходится. Вот подрастет, тогда не станет из-за этого ни плакать, ни расстраиваться. Может, ему что и покажется, ну, скажем, не совсем справедливым, но плакать он не станет, еще несколько лет — и не станет.
— О чем плакать, мистер Реймонд? — Билл вспомнил, что он мужчина.
— О том, как люди измываются друг над другом и даже сами этого не замечают. О том, как белые измываются над цветными и даже не подумают, что цветные ведь тоже люди.