Я только вернулся, сам видишь. Думал, меня ждут горячий окорок, холодное пиво, а тут — жопа!
Ад не такой раскалённый, каким его представляют.
Я вижу каждый день тебя и мне не понятно,
Как можно быть прекраснее сиянья луны?
И сердце замирает, бьется как-то не внятно,
В тот миг, когда случайно улыбаешься ты.
Только ТЫ!
И вот я замираю, застываю на месте,
Мысли разбегаются, теряю слова…
И нам, я знаю точно, никогда не быть вместе,
И эту ночь опять оставил я без сна!
Верно зря!
Самая изнурительная из всех работ — ждать. Думаете, снайпер — тот, кто лучше всех стреляет? Нет, снайпер — тот, кто лучше всех умеет ждать.
Страх хуже наказания, потому что наказание — всегда нечто определенное, и, будь оно тяжкое или легкое, оно все же лучше, чем нестерпимая неопределенность, чем жуткая бесконечность ожидания.
— Вот. потом вы помолчали и сказали, будто про себя: может мне лечиться.
— Это я сказал?
— Ну да.
— Это я сказал?!
— Ну да, я еще подумал «у меня мама — врач. Вы это знаете, как бы со мной советуетесь». Чтобы я маме сказал, а вы по том...
— Какая мама? Ты что, сдурел совсем? ... Я сказал: что будем делать? Ты сказал: не знаю. Правильно?
— Правильно.
— Я говорю: а кто будет знать? И тогда ты сказал: а может мне лечиться. Правильно?
— Нет. Нет, неправильно, Андрей Львович. может мне лечиться. — сказали вы. Я еще подумал: вы очень много работаете, такой усталый вид.
— При чем здесь усталый вид? Я последний раз тебя спрашиваю: от чего ты хочешь лечиться?
— Вы спросили: догадываешься, Петров?
— Хватит! Чем ты болен?
— У вас уже руки трясутся. Вы и в правду болеете. У вас это подсознательно вырвалось. А вы не помните. Мама говорила, — такое бывает, — при сложных формах...
Ты знаешь, и мне говорили
Столько раз, мол, «ещё подожди».
Я ждал ясного неба, но снова дожди!
Стану читать с любого
места чужую книгу, покамест остатки года,
как собака, сбежавшая от слепого,
переходят в положенном месте асфальт.
Ищите друг друга, что бы ни было!
И ждите, несмотря ни на что!
Короткая фраза, ставшая визитной карточкой программы «Жди меня»
Кто был на войне, тот знает, что это такое — расстаться на день. На один всего день...
Если вы хотите успеха, а готовитесь к поражению, то вы получите как раз то, к чему готовитесь.
Павел Мохов трясущейся рукой всунул новый пистон, но самопал опять дал осечку. Ругаясь и шипя, Павел выбрал из проржавленных пистонов самый свежий.
Жених умоляюще взглянул на кулисы и, покрутив над головой пистолет, вновь направил его в грудь донельзя смутившейся Аннушки:
— Умри, несчастная!!
Кто-то крикнул в зале:
— Чего ж она не умирает-то!
— Ах, прощай белый свет!... — в третий раз простонала Аннушка, и самопал за кулисами третий раз дал осечку.
Дыбом у Павла поднялись волосы, он заскорготал зубами. Жених бросил свой деревянный пистолет, крикнул: — Тьфу! — и, ругаясь, удалился.
Аннушка же совершенно не знала, что ей предпринять, — наконец, закачалась и упала.
— Занавес! Занавес давай! — суетились за сценой.
Но в это время, как гром, тарарахнул выстрел.
Весь зал подпрыгнул, ахнул.
Храпевший суфлер Федотыч тоже подпрыгнул, подняв на голове будку. С окон посыпались на пол спящие, а те, что храпели на полу, вскочили, опять упали — и поползли, ничего не соображая.
Аннушка убежала, и занавес плавно стал задергиваться.