Трус по другому злится. Это другое. И вообще война теперь другая будет: без подвигов.
Мужчины — это всегда преодоление судьбы, завоевания и подвиги, женщины — это магия и сама судьба.
Худы... Угловаты... Глазасты..
В пятнадцать непризнаных лет.
Досыта вы ели нечасто,
Утрами вставали чуть свет,
В гремучих цехах на Урале,
У жарких печей, за станком,
Отцам вы своим помогали,
В смертельной их схватке,
С врагом.
Фильм Вадима Абдрашитова говорит о том, что подвиг может быть вовсе не подвигом, а дырой, основанной на разгильдяйстве, когда человек и себя гробит и тех, кто доверил ему, как профессионалу, свои жизни.
— Ведь правда, если бы не было критических ситуаций, кому-то и не приходилось бы совершать подвиги.
— А вы считаете, нужны подвиги в мирное время? Я-то как раз считаю, что силы общества должны быть направлены на устранение таких условий, когда кто-то, в данном случае, прекрасный ваш земляк Тимонин, должен жертвовать своей жизнью, чтобы предотвратить катастрофу.
— Это другой вопрос.
— Нет, это тот же самый вопрос. Пора бы уже научиться дорожить человеческими жизнями. А то сплошные герои... только не амбразуры собой закрываем, а дыры от разгильдяйства.
— Ну-ну. Как-то вы странно рассуждаете.
— Странно, разве? В каком смысле?
— Во всех смыслах.
— А... это потому, что терять нечего.
Жертва жизнию есть, может быть, самая легчайшая изо всех жертв во множестве таких случаев и что пожертвовать, например, своей кипучей юностью жизни пять-шесть лет на трудное, тяжелое ученье, на науку, хотя бы для того только, чтобы удесятерить в себе силы для служения той же правде и тому же подвигу, который излюбил и который предложил себе совершить, — такая жертва сплошь да рядом для многих из них почти совсем не по силам.
Это матери дают своим сыновьям силу и уверенность, это они стоят у начала любого человеческого подвига, их голоса навечно закрепляются в сыновних сердцах.
Из окон домов, как жерла пушек, высунулись трубы железных печурок самых различных конструкций, установленные в каждой квартире. Дровяной запас, имевшийся в городе, разошелся стремительно, и на топливо пошли деревянные дома, затем мебель, книги, подчас уникальной ценности. Но не было срублено ни одно дерево в знаменитых ленинградских парках и садах: их, по поверью, помнящих Петра, знавших Пушкина, ленинградцы оберегали с трогательным самопожертвованием, предпочитая умереть от холода, чем поднять руку на национальную святыню. Разве это тоже не убедительный факт человеческого благородства в самую невыносимую для жизни пору? Народ, способный на такое, бессмертен.
Об условиях жизни и подвигах ленинградцев во время блокады Ленинграда.
Готовность к подвигу есть нравственное освобождение от дел.