Музыка твоих шагов
В тишине лесных снегов,
И, как медленная тень,
Ты сошла в морозный день.
Глубока, как ночь, зима,
Снег висит как бахрома.
Ворон на своем суку
Много видел на веку.
А встающая волна
Набегающего сна
Вдохновенно разобьет
Молодой и тонкий лед,
Тонкий лед моей души -
Созревающий в тиши.
1909 год.
Иногда смех — это спасение. Шутка может объединить группу. Залечить рану, убить тишину.
Робинсон газанул, и отпустил ручку газа. Газанул и отпустил. Газанул и отпустил. Сочный запах свежесгоревшего бензина заполнил дорожку. Пусть мир был разлагающимся трупом, всё так, но тишина была изгнана, по крайней мере здесь и сейчас, и это было хорошо. Это было просто восхитительно. «Вали нахрен, тишина, – подумал он. – Проваливай. Вали нахрен и забирай с собой клячу, на которой ты приковыляла. Вот это – мой конь, он сделан из стали, и как тебе это понравится?»
Покой — неотъемлемый элемент творчества. Он собирает, он очищает, он упорядочивает внутренние силы, он вновь объединяет всё рассеянное диким движением. Если бутыль с жидкостью потрясти, а затем снова поставить, то примесь осядет на дно; так и у человека, вдруг оказавшегося вне беспокойной, суматошливой жизни, тишина и размышления отчётливее кристаллизуют характер.
Не могу уснуть. И читать не могу. Свет не включаю, чтобы не будить Катю. Вот уж у кого не бывает проблем со сном. А я не могу спать в этой тишине! Тут так тихо, как будто в глубоком подвале сидишь. В Москве никогда так тихо не бывает. Всегда машины. Всегда люди. Комп шумит. Или стиралка. Или вода льется. Оказывается, есть люди, которые живут в тишине. И без воды.
Эта страна превратилась в страну тишины.
Тут тишину пить можно.
Тишина может быть куда страшнее тысячи слов.
1917 год.
Глубокая тишина и великое спокойствие, сторожившие сад, пробудили в истерзанной душе Мерцалова нестерпимую жажду спокойствия, такой же тишины.
— Что я могу для вас сделать? В смысле, чем я могу еще помочь?
— Было бы чудесно послушать тишину.
(— Что-нибудь еще? Содействие, может?
— Тишина не помешает, пожалуй.)