Меня тревожат тупики.
С ужасом представлю, что будет впереди.
В меня направлена линия огня.
Почему именно я?
— Страшно жить и умирать, никакой надежды.
— Однажды, Смайк, вы уйдете отсюда.
Ты только что назвал эту форму мерзкой.
И ты абсолютно прав, в глазах вас, диких и грязных шинигами, форма нас святых инквизиторов должна мерзкой и ужасающей!
Нацисты намеренно морят людей голодом, чтобы их убивать и лишать сил, дабы не допустить бунта.
Иногда бывает так, что я не владею собой. А когда просыпаюсь, то ужасаюсь тому, что сделал.
– Иногда бывает так, что я не владею собой. А когда просыпаюсь, то ужасаюсь тому, что сделал. Такого страшного монстра надо держать на цепи.
– А может вы считаете себя монстром, потому что с вами так обращаются?
– А ты мудр не по годам.
– Да, это во мне есть.
Я в ужасе... И я в ужасе от своего ужаса.
Мало просто слышать о зверствах. Их требовалось видеть. Мозг так легко было обмануть в ощущениях.
Мои сны старались конкурировать с ужасом реальной жизни.
Хотелось церкви.
И ладана.
Кадильниц, их дыма, высоких стрельчатых потолков,
каяться перед святым отцом с твоим лицом, Вакх, каяться в… не назвать,
не назвать, потому что люди даже знать не хотят о себе, что могли бы делать.
Но ты и так знаешь, верно?
Ты и так видишь всё то, что запрятано.
А я знаю, что звезды неумолимы. И любые раскаяния не отменяют пути.
Не о том ли тянет певичка?
Столько счастья рассыпано в мире – не оттого ли в нем столько ужаса?
Удивительно, как распространяются слухи: передаются из уст в уста и преодолевают огромные расстояния, чтобы поддержать или утешить, огорчить или ужаснуть.
Жизнь — вообще штука тяжелая, а для ребенка, зачастую, ужасна сама по себе.