Лица сбежавшихся бродяжников сияли. Драка — одно из немногих развлечений, доступных в Лесу.
Когда правосудие тонет в собственной лжи,
Законы меняя под шорох долгих купюр,
Из воздуха появляются камни, палки, ножи
В руках обманутых дураков и дур.
Справедливость грохочет стеклом витрин,
Льют страх света полночные фонари,
И множество дикое становится как один.
Крик бесконечный: «Гори всё к чертям! ГОРИ!!!»
Первым из парадного вышел Гейгер. Выпуская всех остальных, он держал дверь за шуруп. Стал рассказывать, что бывал в разных странах, и что повсюду там – несмотря на войны и революции – на входных дверях сохранялись старые ручки. Довольно долго держался вроде бы и Петербург. До ручек дело дошло относительно недавно, когда их стали свинчивать на металлолом. По словам Гейгера, исчезновение ручек стало зримым концом нормальной жизни. Началом постепенного, но неуклонного одичания.
— Нет!... Этого слишком мало!... Хочу ещё... Я голоден!
— Тогда иди и перекуси ошмётками. Ты же животное, тебе не привыкать.
— Не боишься? Это очень дикие места.
— Боюсь, но хочу сильнее.
Невозможно поверить, что мы действительно созданы по образу и подобию Божьему. Слишком много в нас от рептилий, от пещерного человека с его дикими повадками. И ведь найдется немало тех, кто не прочь туда вернуться. Стать рептилией. Змеей, притаившейся в засаде. Нет, они, конечно, не говорят змея, им больше нравится лев, но разница-то невелика, разве только внешне.
Без малого за год оставленные без присмотра дома пришли в упадок, хотя ни один ещё не обвалился. С чего им рушиться в такую сушь? Внутри всё было разорено, переломано. Укрытые запасы диатриты сумели раскопать и стравить за долгую зиму. Унике ничего найти не удалось. К тому же все дома были страшно загажены. Засохший кал валялся на полу, в очагах, на постелях. Удивительно, почему дикарь всё, что не может понять, стремится превратить в отхожее место?
Когда мир обращается дикой чащей, только в дикой чаще и мир.