Навязчивое сочувствие может ранить даже сильнее, чем ледяное равнодушие.
Необъяснимая штука — душа. Никто не знает, где находится, но все знают, как болит.
Бывает боль, которую нельзя вылечить в больнице. И те, кто встретил такую боль, пытаются исцелить себя сами. Некоторые утоляют боль одиночества с помощью новых друзей. Некоторые утоляют угрызения совести вливанием средств. Некоторые облегчают жгучие желания маленькими актами доброты. Но, к сожалению, всегда есть те, кто отвергает лечение, потому что понимают: будущее несет еще сильнейшую боль.
Пояснение к цитате:
Диалог Йена и тату-мастера, у которого он набивал тату в честь своей матери.
Предательство — это боль двоих, кем бы ты ни был — палачом или жертвой! Может быть, боль у них разная, но кто придумал, какая из них сильней?!
... синдром жертвы обусловлен внутренним состоянием человека. Никто, кроме нас самих, не может навязать нам психологию жертвы. Мы входим в роль жертвы не из-за того, что с нами происходит, а потому, что принимаем решение держаться своего мученичества. Начинает развиваться сознание жертвы – сознание, ломающее наше мировоззрение и наш образ жизни; сознание, с которым мы становимся людьми негибкими, порицающими, безжалостными, требующими карательных санкций, пессимистичными, застрявшими в своем прошлом, с отсутствием здравых ограничений. Мы выбираем психологию жертвы, сами заключаем себя в застенок и превращаемся в собственных тюремщиков.
Люди могут сколько угодно кричать о том, что душевная боль хуже физической, но лишь полные болваны станут поддерживать эту мысль. Достаточно заглянуть в любую больницу и посмотреть на тех, у кого сломаны практически все кости, у кого разодрана в мясо кожа, кто медленно и мучительно умирает от рака. Кто кричит не только днём, но и ночью, умоляя избавить от боли. Предложи им обменять эту боль на разбитое сердце – они дадут согласие тут же. Не раздумывая.
Если сто тысяч солнц
во мне светят лучами яркими,
Почему порой на душе –
холодная Арктика?
Происшедшего уже не изменить, и забыть его невозможно. Но со временем я поняла, что в состоянии выбирать, как реагировать на прошлое. Я могу чувствовать себя несчастной и могу быть полна надежд, могу чувствовать себя подавленной и могу быть счастливой. У нас всегда есть такой выбор, есть возможность контроля.
Долгое время, уже в зрелом возрасте, мне представлялось, что мое выживание в настоящем зависит от того, смогу ли я удержать тьму своего прошлого под замком...
Спрятаться от прошлого. В отчаянном стремлении стать частью общей жизни, в вечном страхе, что прошлое поглотит меня, я усердно работала над тем, чтобы скрыть свою боль. Тогда я еще не понимала: мое молчание и желание быть принятой – и то и другое основанные на страхе – на самом деле были способами убежать от самой себя. Я не понимала, что, решив отвернуться от прошлого и себя настоящей, я продолжала оставаться несвободной – несвободной спустя десятилетия после реального заключения. И это был мой выбор. Я владела своей тайной, а моя тайна владела мною.