Мы множим то, что находим эстетически приятным: вазу, картину, чашу, поэму. Мы воссоздаем предмет, чтобы сохранить его, продлить его существование во времени и пространстве. Любоваться тем, что нравится, — фреской, пылающей на закате снежной шапкой на вершине горы, мальчиком с родинкой на щеке — значит воссоздавать этот образ, продолжать его в своем взгляде, множить его, продлевать.
Ты можешь быть честным на сто процентов, но это не значит, что ты будешь говорить правду. Это удается очень немногим.
У честности есть лишь одно преимущество – чисто эстетическое.
Нечестное искусство смердит.
Ложиться под повестку вредно. Бороться с ней еще вреднее. Мастерство художника в том, чтобы правильно ее использовать.
Искусство упало. Высокие доблести, величие духа, всё, что способно поднять, возвысить человека, являются редко. Всё или карикатура, придумываемая, чтобы быть смешной, или выдуманная чудовищная страсть, близкая к опьянению, которой автор старается из всех сил дать право гражданства, составляют содержание нынешних пиэс.
Мы там дневали и ночевали в театре. И это были счастливые и дни и в уставе было сказано, что мы отказываемся от званий и не имеем права их иметь. Но жизнь — жестокая штука. Появились семьи, надо было зарабатывать деньги, потом появились автомобили, квартиры, стенки и прочая ерунда, которая погубила творческое начало. Появились звания и искусство закончилось на этом.
Сегодня мало зрителей… Но именно в такие дни как этот, мы должны помнить почему вообще занимаемся этим. Мы артисты! Мы не богаты, но у нас есть кое-что куда более ценное, чем всё золото мира. У нас есть мы. И вместе мы с вами творим настоящую магию. Мы вместе завлекаем публику в наш замечательный, наполненный столькими чудесами мир. Здесь люди могут забыть о своих печалях и заботах. Искусство может излечить человеческую душу.
Назови свою мазню искусством, и тебе сойдет с рук все что угодно.
Как поэт, в минуту вдохновенного страданья бросая божественные стихи на бумагу, не чувствует, не помнит их, так и она не знала, что делала, не заботилась о приличии своих движений, и потому-то они обворожили всех зрителей; это было не искусство — но страсть.
Движения Ольги были плавны, небрежны; даже можно было заметить в них некоторую принужденность, ей несвойственную, но скоро она забылась; и тогда душевная буря вылилась наружу; как поэт, в минуту вдохновенного страданья бросая божественные стихи на бумагу, не чувствует, не помнит их, так и она не знала, что делала, не заботилась о приличии своих движений, и потому-то они обворожили всех зрителей; это было не искусство — но страсть.
Пояснение к цитате:
Из письма Татьяне и Евгению Серебряковым. Париж, 14 июня 1936 г.