Ни один крик не может быть услышан, если никто не слушает...
Крики тех, кто хочет спасти меня, сменяются криками продающих меня. Кто же перекричит?..
— Кричать необязательно.
— А как не кричать, если ты меня злишь?!
Криком ты хочешь меня напугать? Не совсем понимаю, чего мне стоит бояться. Дальнейших криков? Это не страшно. Или, что ты меня ударишь. Это страшно, но я уверена, что смогу убежать.
Уж лучше кричи, но не притворяйся равнодушным.
Крики продолжаются. Это не люди, люди не могут так страшно кричать.
Кат говорит:
— Раненые лошади.
Я еще никогда не слыхал, чтобы лошади кричали, и мне что-то не верится. Это стонет сам многострадальный мир, в этих стонах слышатся все муки живой плоти, жгучая, ужасающая боль. Мы побледнели. Детеринг встает во весь рост:
— Изверги, живодеры! Да пристрелите же их!
<...>
... Мы смутно видим темный клубок — группу санитаров с носилками и еще какие-то черные большие движущиеся комья. Это раненые лошади. Но не все. Некоторые носятся еще дальше впереди, валятся на землю и снова мчатся галопом. У одной разорвано брюхо, из него длинным жгутом свисают кишки. Лошадь запутывается в них и падает, но снова встает на ноги. <...> Солдат бежит к лошади и приканчивает ее выстрелом. Медленно, покорно она опускается на землю. Мы отнимаем ладони от ушей. Крик умолк. Лишь один протяжный замирающий вздох еще дрожит в воздухе. Потом он снова подходит к нам. Он говорит взволнованно, его голос звучит почти торжественно:
— Самая величайшая подлость — это гнать на войну животных, вот что я вам скажу!
Как хочется кричать... Но тишина всегда будет громче.
Кто орет громче всех, тот слабее всех.
Когда хочешь кричать и нельзя — сойти с ума недолго.
Слушать, как на тебя кричат, уже унизительно, а терпеть, чтобы на тебя орали на глазах у людей, унизительно вдвойне.
Ее слова прозвучали шепотом на ветру, но были криком сердца.
— Обязательно так кричать?
— Конечно да! Я же американка...
— Ваш завтрак, милорд!
— Что вы кричите всегда, Бэрримор, что вы кричите? Что здесь, глухие что ли сидят? Боже мой...
2-я серия.