— Ты что, не понимаешь? Я сделал это ради тебя. Эти двое — они предали тебя.
— Я не просил об этом.
— Но ты этого заслуживаешь. Я нашел на чердаке дневники Хоффмана. Он понимал, как тяжело терять другого человека. Хотел показать миру, что нельзя бросать людей.
— Не тебе решать, кто с кем хочет быть! И не мне...
— Вы верите в Бога?
— Да так, средне. Надеюсь.
Интервью с Чикатило за месяц до смертной казни, 14 января 1994 года.
Серийные убийцы делают в малых масштабах то, что делают правительства — в крупных. Они являются продуктом нашего времени. Кровожадного времени.
Неверно сказать, что мне доставляло удовольствие рассекать их на кусочки. Я не испытывал радости от увечий и расчленения, тогда еще нет, а нравился мне тихий шепот лезвия. Меня устраивали мои юноши в первозданной форме: большие мертвые куклы с двумя красными плачущими ртами вместо одного. Я держал их у себя почти неделю, пока по квартире не начинал распространяться запах. Кругом стояло благовоние смерти. Словно в вазе слишком долго держали цветы. Терпкий сладкий аромат застревал в ноздрях и добирался до гортани с каждым вдохом.
Но внутри семени сознания сидит зародыш эго. Я никогда не сомневался, что в организме последним умирает эго. Я видел последнюю искру беспомощности в глазах моих мальчиков, когда они осознавали, что уходят в мир иной: как такое могло случиться с ними? А что же такое душа, если не та частица эго, которая не способна поверить, что ее вытолкнуло собственное предательское тело?
Убить или ранить может любой, но играть с чужой жизнью, менять настроение, состояние души или даже судьбу человека, оставаясь при этом в тени, — одним словом, быть богом может далеко не каждый.
Брук стала в моей жизни настоящей аномалией, запутанным узлом, из-за которого все пошло наперекосяк: все планы, все правила. С любой другой девчонкой я бы и говорить, конечно, не стал, а приснись она мне, я бы на целую неделю запретил себе думать о ней. Это было безопасно, я так привык.
Но из-за возникшей ситуации рамки моих правил растянулись как резиновые, иначе навязанная мне Брук в них не вмещалась. Я составил длинный список исключений, чтобы попасть в пространство между «игнорировать ее полностью» и «похитить, угрожая ножом».
— Словно моржа пытает! [Макс настраивает пианино]
— Макс, есть данные вскрытия? Так асфиксия, в крови морфин, повреждений нет. И интересно, ещё в крови есть доля китона (ацетон). Значит и в крови невесты, мы найдём тот же состав.
— На невесту тоже напали? Его убили на месте, а её похитили из отеля и увезли в безлюдное место? И они были молодожёнами и приехали на медовый месяц?
— Погоди... Откуда ты это узнал?
— В свободное время я общаюсь в он-лайн сообществе, там мы делимся нераскрытыми убийствами. Так вот в прошлом году на Барбадосе было три таких пар, и тоже в начале декабря. Убийцу не нашли.
— Весь день работаешь с трупами, а потом ещё и в сети трупы обсуждаешь? Погоди. Три пары? В это же время? У нас серийщик!
— А ещё я солю огурцы и банки из под образцов не пропадают.
Тюрьма, конечно же, возымела свой эффект, но сомневаюсь, что кто-либо может назвать меня раздавленным, поверженным и опустошенным. Или что я всё больше и больше погружаюсь в маниакальное безумие. Могу гарантировать, что происходит обратное — я становлюсь только сильнее
Если я могу прикоснуться к тебе, значит могу и убить.
Мэнсон произнес это после того, как во время одного из интервью неожиданно для всех вытянул руку вперед и коснулся пальцем кончика носа журналиста.
Смотри: когда тебе нравится девушка, ты хочешь видеть её как можно чаще, чувствовать её запах, целовать её, так? Ну вот, а мне плюс ко всему этому хочется её съесть. Конечно, люди меня не понимают. Но штука в том, что я не хочу при этом её убивать — мертвая девушка становится просто трупом, вещью. Если бы это было возможно, я бы ел эту девушку живьём. Да я, честно говоря, вообще не понимаю, почему это только у меня такое желание.