— Мэйси, я всё думаю, никто ведь не знает о твоём увлечении? А сложно хранить его в тайне?
— Если бы секрет был только моим... Но на деле выходит так, что храню секреты всех тех, кто у меня бывает. А это дивное ощущение.
Мужчины платят, чтобы женщина ушла, а не осталась.
А как в городе Захудалове,
Папка с мамкою да на бухалове,
И в лицо их доченьку, знает каждый мент:
– Здравствуй девочка, «Секонд-хенд».
И не отчества и не имени,
Три по физике, два по химии,
Жизнь её дурацкая, серенький фрагмент,
– Здравствуй девочка «Секонд-хенд».
И вот так живёт она у Казанского,
С кем «подженится», с кем запьянтвует,
В караулку местную сведёт знакомый мент:
– Здравствуй девочка, «Секонд-хенд».
Исполнялась на Вечере Шансона с группой Лесоповал.
За монетку, за таблеточку,
Сняли нашу малолеточку,
Ожидает малолетку,
Небо в клетку, в клеточку ой-ёй-ёй-ёй.
За монетку, за таблеточку,
Сняли нашу малолеточку,
Ожидает малолетку,
Небо в клетку, в клеточку.
Исполнялась на Вечере Шансона,
Так она сказала альфонсу которого она постоянно заказывала в борделе для секса
Прочитав статью Каменева и Зиновьева, в которой они раскрывают секретный план вооруженного восстания. Словосочетание «политическая проститутка» было популяризовано этим эпизодом.
— Я понимаю, что этот мир жесток, сэр. Я знаю, что некоторые готовы продавать свое тело, чтобы выжить.
— Не готовы. Готовность совершенно ни при чем, когда выбор продиктован отчаянием. У вас нет ни малейшего права осуждать их.
Неужели вы и вправду думаете, что мы хуже так называемых порядочных женщин? Ко мне приходит человек, платит мне два рубля за визит или пять рублей за ночь, и я этого ничуть не скрываю ни от кого в мире... А скажите, неужели вы знаете хоть одну семейную, замужнюю даму, которая не отдавалась бы тайком либо ради страсти – молодому, либо ради денег – старику? Мне прекрасно известно, что пятьдесят процентов из вас состоят на содержании у любовников, а пятьдесят остальных, из тех, которые постарше, содержат молодых мальчишек. Мне известно также, что многие – ах, как многие! – из вас живут со своими отцами, братьями и даже сыновьями, но вы эти секреты прячете в какой-то потайной сундучок. И вот вся разница между нами. Мы – падшие, но мы не лжем и не притворяемся, а вы все падаете и при этом лжете. Подумайте теперь сами – в чью пользу эта разница?
Пока существует брак, не умрет и проституция. Знаешь ли ты, кто всегда будет поддерживать и питать проституцию? Это так называемые порядочные люди, благородные отцы семейств, безукоризненные мужья, любящие братья. Они всегда найдут почтенный повод узаконить, нормировать и обандеролить платный разврат.
Вот и сегодня... Почему я сейчас чувствую себя так, как будто бы я обокрал спящего, или обманул трехлетнего ребенка, или ударил связанного? И почему мне сегодня кажется, что я сам виноват в зле проституции, – виноват своим молчанием, своим равнодушием, своим косвенным попустительством?
Но если они [проституьки] и лгут, то лгут совсем как дети. А ведь ты сам знаешь, что дети – это самые первые, самые милые вралишки и в то же время самый искренний на свете народ. И замечательно, что и те и другие, то есть и проститутки и дети, лгут только нам – мужчинам – и взрослым. Между собой они не лгут они лишь вдохновенно импровизируют. Но нам они лгут потому, что мы сами этого от них требуем, потому что мы лезем в их совсем чуждые нам души со своими глупыми приемами и расспросами, потому, наконец, что они нас втайне считают большими дураками и бестолковыми притворщиками.
Видишь ли, меня притягивает и интересует в этой жизни ее... как бы это выразиться?... ее страшная, обнаженная правда. Понимаешь ли, с нее как будто бы сдернуты все условные покровы. Нет ни лжи, ни лицемерия, ни ханжества, нет никаких сделок ни с общественным мнением, ни с навязчивым авторитетом предков, ни с своей совестью. Никаких иллюзий, никаких прикрас! Вот она – я! Публичная женщина, общественный сосуд, клоака для стока избытка городской похоти. Иди ко мне любой, кто хочет, – ты не встретишь отказа, в этом моя служба. Но за секунду этого сладострастия впопыхах – ты заплатишь деньгами, отвращением, болезнью и позором. И все. Нет ни одной стороны человеческой жизни, где бы основная, главная правда сияла с такой чудовищной, безобразной голой яркостью, без всякой тени человеческого лганья и самообеления.
Под грубой и похабной профессией, под матерными словами, под пьяным, безобразным видом – и все-таки жива Сонечка Мармеладова! Судьба русской проститутки – о, какой это трагический, жалкий, кровавый, смешной и глупый путь! Здесь все совместилось: русский бог, русская широта и беспечность, русское отчаяние в падении, русская некультурность, русская наивность, русское терпение, русское бесстыдство. Ведь все они, которых вы берете в спальни, – поглядите, поглядите на них хорошенько, – ведь все они – дети, ведь им всем по одиннадцати лет. Судьба толкнула их на проституцию, и с тех пор они живут в какой-то странной, феерической, игрушечной жизни, не развиваясь, не обогащаясь опытом, наивные, доверчивые, капризные, не знающие, что скажут и что сделают через полчаса – совсем как дети. Эту светлую и смешную детскость я видел у самых опустившихся, самых старых девок, заезженных и искалеченных, как извозчичьи клячи. И не умирает в них никогда эта бессильная жалость, это бесполезное сочувствие к человеческому страданию.
Все они относились к нему очень бережно и внимательно, с какой-то участливой, немножко приторной жалостливостью, что весьма вяжется с внутренними закулисными нравами домов терпимости, где под внешней грубостью и щегольством похабными словами живет такая же слащавая, истеричная сентиментальность, как и в женских пансионах и, говорят, в каторжных тюрьмах.