Я предпочитаю прозвища именам: по крайней мере, прозвища дают более-менее осмысленно, а имена – как бог на душу положит…
Воспоминания о себе
Курицы мои... Бройлерные!
Выражается сильно российский народ! И если наградит кого словцом, то пойдет оно ему в род и потомство, утащит он его с собою и на службу, и в отставку, и в Петербург, и на край света. И как уж потом ни хитри и ни облагораживай свое прозвище, хоть заставь пишущих людишек выводить его за наемную плату от древнекняжеского рода, ничто не поможет: каркнет само за себя прозвище во все свое воронье горло и скажет ясно, откуда вылетела птица. Произнесенное метко, все равно что писанное, не вырубливается топором. А уж куды бывает метко все то, что вышло из глубины Руси, где нет ни немецких, ни чухонских, ни всяких иных племен, а всё сам-самородок, живой и бойких русский ум, что не лезет за словом в карман, не высиживает его, как наседка цыплят, а влепливает сразу, как пашпорт на вечную носку, и нечего прибавлять уже потом, какой у тебя нос или губы, — одной чертой обрисован ты с ног до головы.
... Чем громче возмущаешься, тем крепче прозвище прилипнет.
Зло самое горькое, самое нестерпимое для стихотворца есть его звание и прозвище, которым он заклеймен и которое никогда от него не отпадает. Публика смотрит на него как на свою собственность; по ее мнению, он рожден для ее пользы и удовольствия. Возвратится ли он из деревни, первый встречный спрашивает его: не привезли ли вы нам чего-нибудь новенького? Задумается ли он о расстроенных своих делах, о болезни милого ему человека: тотчас пошлая улыбка сопровождает пошлое восклицание: верно, что-нибудь сочиняете! Влюбится ли он? — красавица его покупает себе альбом в Английском магазине и ждет уж элегии. Придет ли он к человеку, почти с ним незнакомому, поговорить о важном деле, тот уж кличет своего сынка и заставляет читать стихи такого-то; и мальчишка угощает стихотворца его же изуродованными стихами. А это еще цветы ремесла! Каковы же должны быть невзгоды?
Очень люблю родителей, но когда они хотят поиграть с внучками, пусть приезжают к нам. Дома мама запросто может назвать меня детским прозвищем, а на чужой территории осознает, что ее сын — глава семьи.
— Странная у тебя погремуха.
— Да, это имя греческое.
— У меня кореш был, казах, Байконуром звали. В 75-м его зарезали...
— Мда...
— У тебя еще все впереди!
Фрэнк Кастл умер. Называйте меня… Карателем.
Мэгги знают под прозвищем Mo Chuisle (из-за надписи на боксерском халате, подаренном ей Данном). После травмы на ринге, приведшей к параличу, Мэгги несколько раз пытается покончить с собой, прокусив себе язык. Врачи предотвращают самоубийство, усугубляя тяжкое моральное состояние пациентки. Однажды ночью Данн приходит к ней в палату и, перед тем как вколоть Мэгги смертельную дозу адреналина, объясняет девушке смысл её прозвища. В переводе с гэльского mo cuishle означает «моя бесценная» (буквальный перевод — «мой пульс»).
Эта песня центровой красючки Нины — Картинки, записано со слов свитской сводницы Клавки — Помидорихи.
Это пояснение есть только на альбоме Жиган- лимон 1994 год. В конце песни и только у Михаила Круга.
— Мне хочется, чтобы вы называли меня как-нибудь нежно, любовно, ну там... киса, чижик. А! Рыбка!
— Что вы, мамуля! Не могу же я в вашем возрасте... Какая ж вы рыбка?! Тоже мне рыбка нашлась...
«Свадебное происшествие».