— Мы — рабы, все мы рабы, Уилл Генри.
— Некоторые из нас — рабы страха, другие рабы разума, третьи — основного инстинкта. Но все рабы, Уилл Генри, и все чему-то служим. Вопрос должен быть поставлен так: чему мы служим? Чему посвящаем себя? Выберешь ты служение правде или лжи, надежде или отчаянию, свету или тьме? Я выбираю служению свету, даже несмотря на то, что служба эта подчас проходит во мраке. Не отчаянье побудило меня нажать курок, Уилл Генри, моею рукой двигало милосердие.
Мы стали равны, рабы обращаются на «ты» к господам — эдакая оргия равноправия.
Неперекладене в мені у скло твоїх очей
Кричить-жбурляє: «Не ставайте рабами людей!»
— Мы могли победить, Спартак? Мы вообще могли победить?
— Уже сражаясь с ними, мы одержали победу. Стоило одному человеку сказать «не повинуюсь», и Рим задрожал от страха. Нас были десятки тысяч и мы все говорили «нет». В этом тоже была победа — увидеть рабов, поднявших головы. Увидеть, как они встают с колен, расправляют плечи, поют песни. Видеть, как они сбегают с горы, крича, слышать, как они поют на равнинах...
— Но теперь они все мертвы...
— Не думала, что ты настолько бесчеловечный.
— А я и вовсе не человек, если ты не заметила. К тому же, помнится, твой отец рассказывал, что ты с детства тащила в дом всех зверюшек недобитых. То голубя со сломанным крылом, то голодного кота. Вот теперь можешь реализовать весь свой потенциал, вспомнить детство, — ухмыльнулся дроу.
— Меняю три элитных раба на одного котика, можно даже на блохастого, или на какую-нибудь птичку, — быстро сориентировалась я.
— Поздно. Эти трое – официально твоя собственность. Король подписал все бумаги, теперь не отвертишься, — уже открыто улыбнулся Колин.
Это обязанность высших слоев общества – поступать по справедливости с теми, кто ниже тебя по общественному положению. Нет никого ниже рабов. Но мы должны относиться к ним так же, как к наемным рабочим. То есть мы, конечно, должны настаивать на том, чтобы они работали хорошо, но и сами в свою очередь должны обращаться с ними справедливо. И это несмотря на то, что рабы, конечно, являются не более чем рабочими инструментами. Наемный работник – это человек. А раб – это орудие, которое используется для того, чтобы обрабатывать землю или предоставлять определенные услуги. Правда, говорящее орудие. И только то, что он обладает речью, ставит его выше рабочего скота. Но вы, как хозяин и рабовладелец, находитесь на самом верху социальной лестницы, и это естественно, что вы всегда поступаете в соответствии с моралью и справедливостью, даже по отношению к тем, кто этого не заслуживает.
В рабовладельческом обществе Древнего Рима уже сложилось понимание того, что от жестокости падает эффективность работы раба.
Слышал ангельское пение
В исполнении чертей,
Видел взлеты и падения
Голых королей.
Прочь от веры по расчету,
От придуманных богов,
От жестокости свободы,
И ее рабов.
— Говорят, ты и сам будто бы знатного рода.
— Я был рожден рабыней и рабом.
— Я так и подумал, когда увидел, что ты не умеешь читать. Но римлянам очень льстит твое благородное происхождение, это тешит их спесь. Они не выдержали бы мысли, что сражаются против раба, особенно Красс.
— Если бы ты мог заглянуть в волшебный кристалл, и увидел, что твоей армии уже нет, а ты сам мертв, вдруг бы ты увидел такое будущее, как я уверен, ты видишь это и сейчас, ты бы продолжил сражаться?
— Да.
— Зная, какой вас ждет конец?
— Да, мы мало теряем. Все проигрывают, умирая, и все умирают. Но раб и свободный человек теряют разное.
— Все мы в итоге теряем жизнь.
— Вас смерть лишает удовольствий жизни, а нас только ее боли. Для раба смерть это единственная свобода, поэтому он ее не боится. Поэтому, мы победим.
У нас нет другого выбора, кроме как идти на Рим и покончить с этой войной единственным способом: дать свободу каждому рабу Италии. Лучше я буду свободным человеком, которому вместе с братьями предстоит долгий путь и трудный бой, чем богатейшим жителем Рима, разжиревшем на еде, которую зарабатывал не он, живущим в окружении рабов. Мы вместе прошли долгий путь, пережили множество битв и одержали множество побед. Теперь же, вместо плавания домой, нам предстоит сражаться снова. Быть может, в этом мире нет мира ни для нас, ни для кого-либо еще, но я знаю одно: пока мы живы, мы должны быть верны себе. Я знаю, что мы братья и мы свободны.
— Пусть сразятся сейчас. Снимите цепи!
— Но весь город знает, что они будут сражаться завтра в храме ваших предков.
— Они сразятся сейчас, передо мной, здесь. На смерть. Победитель будет распят. Проверим миф о братстве рабов.
— Не доставим им удовольствия от состязания. Опусти меч, я убью тебя первым ударом.
— Я не позволю распять тебя.
— Это мой последний приказ — подчиняйся!
— Я не позволю им распять тебя!
— Ты не знаешь, как тяжела смерть на кресте.
— Мне все равно!
— Прости меня... [Спартак пронзает Антонина мечом]
— Я люблю тебя, Спартак, как родного отца.
— Я люблю тебя, как сына, которого никогда не увижу. Спи спокойно...
Стань рабом философии, чтобы добыть подлинную свободу.
Письмо 8
— Там опасно? — повернулась я к Кэмерону, завидев, что делает Джейми.
— Не знаю наверняка, миссис Фрейзер. — Кэмпбелл уныло сгорбился. — Дональд Макнил скащал лишь про некую стычку на лесоипилке и что пролилась кровь. Он попросил меня сразу же вынести приговор и проследить за казнью, а затем ушел собирать остальных плантаторов, прежде чем я успел выяснить подробности, — пояснил он с печальным видом.
— Казнь?! То есть вы намереваетесь казнить человека неизвестно за что?!
— Известно, миссис Фрейзер! Прошу прощения, мэм. Я понимаю, вы здесь недавно и можете посчитать наши порядки в чем-то непонятными и даже варварскими...
— О да, варварскими, именно! Что же это за закон, если человека...
— Раба...
— Человека! Приговаривают без суда и следствия! Что это за закон такой?!
— Плохой, мэм! — рявкнул Кэмпбелл. — И все же закон, и я обязан проследить за его исполнением.
- 1
- 2