Когда Солженицына спросили, почему он сделал главным героем повести «Один день Ивана Денисовича» человека из самых низов, ведь главный удар сталинских репрессий пришелся по интеллигенции, Александр Исаевич ответил: «Во-первых, это неправда, что он пришелся только по ней — в лагере я видел множество и простых людей тоже, а во-вторых, интеллигенция как-нибудь сама о себе напишет, а о малограмотном Иване Денисовиче могут и забыть». Этот его ответ в то время я очень уважал.
— Питер, Эрвинг, Планки не виновны, также, как сыновья Бонхарда.
— Я забыл, что вы дружите не только с Планком.
— В наши времена дружба бесценна.
— Шли бы вы домой, капитан Лиховол. Что-то холодно сегодня. Сегодня Герой Советского Союза, а завтра...
— Ты кому, крыса тыловая угрожаешь? Ты мне, капитану Лиховолу Герою Советского Союза угрожаешь? Да мне лично товарищ Сталин вот эту руку жал! А тебе кто чего жал?...
— Отставить, капитан Лиховол!
— Да, погодите, Алексей Николаевич. Сколько они мне крови на фронте попортили и сюда приперлись?! Кожин... Один на один с фрицем... Дешевка! На фронт, сука! Гранату в зубы!
Сто лет назад в нашей стране начали строить новое государство — безбожное. Основатель этой философии Карл Маркс не был атеистом; так почему же не просто атеизм, а кровавая борьба с Церковью стала неотъемлемой частью советской власти с первых ее шагов? Монахи, священники и верующие миряне одним своим существованием напоминали о том, что в жизни есть более важные ценности, чем материальные блага и построение на земле подобия рая. И о том, что, не победив грех, невозможно построить рай. Верующих лишали всех прав, сажали в лагеря или расстреливали. Девяносто девять процентов священников было репрессировано. Если ты знаешь, какова воля Божия, и не исполняешь ее, рано или поздно Ты возненавидишь того, кто напоминает тебе о заповедях, а потом и Того, кто их дал.
Мы выслали этих людей, потому что расстреливать их не было повода, а терпеть не было возможности.
Первый Философский пароход ушел из Петрограда в немецкий Штеттин. Насильно «философскими пароходами» из России были высланы не только философ Иван Ильин, но также Николай Бердяев, Иван Бунин, Николай Шмелев, Семен Франк, Николай Лосский, социолог Питирим Сорокин и многие другие мыслители, писатели, философы, издатели, журналисты. Покидая родную страну, они подписывали согласие на расстрел в случае, если вернутся обратно.
Виновность виновных никогда не оправдает трагедию безвинных.
Репрессии многое изменили в характере русского человека... Произошла катастрофа антропологическая, когда большая часть народа, мыслящая часть народа, самодостаточная часть народа, способная мыслить и анализировать была уничтожена. Отрицательная селекция сработала. Сработала очень чётко.
Художник из города Боровск о репрессиях в СССР. В интервью каналу Осторожно: Собчак.
И упало каменное слово
На мою еще живую грудь.
Ничего, ведь я была готова,
Справлюсь с этим как-нибудь.
У меня сегодня много дела:
Надо память до конца убить,
Надо, чтоб душа окаменела,
Надо снова научиться жить.
А не то... Горячий шелест лета,
Словно праздник за моим окном.
Я давно предчувствовала этот
Светлый день и опустелый дом.
Июнь 1939 года.
Легкие летят недели,
Что случилось, не пойму.
Как тебе, сынок, в тюрьму
Ночи белые глядели,
Как они опять глядят
Ястребиным жарким оком,
О твоем кресте высоком
И о смерти говорят.
В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев
в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то
«опознал» меня. Тогда стоящая за мной женщина, которая,
конечно, никогда не слыхала моего имени, очнулась от
свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на
ухо (там все говорили шепотом):
— А это вы можете описать?
И я сказала:
— Могу.
Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что
некогда было ее лицом. 1939 год.
Показать бы тебе, насмешнице
И любимице всех друзей,
Царскосельской веселой грешнице,
Что случится с жизнью твоей -
Как трехсотая, с передачею,
Под Крестами будешь стоять
И своею слезою горячею
Новогодний лед прожигать.
Там тюремный тополь качается,
И ни звука — а сколько там
Неповинных жизней кончается...
Нет, это не я, это кто-то другой страдает.
Я бы так не могла, а то, что случилось,
Пусть черные сукна покроют,
И пусть унесут фонари...
Ночь.
1939 год.
1935 год
Это было, когда улыбался
Только мертвый, спокойствию рад.
И ненужным привеском качался
Возле тюрем своих Ленинград.
И когда, обезумев от муки,
Шли уже осужденных полки,
И короткую песню разлуки
Паровозные пели гудки,
Звезды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами черных марусь.
1935 год
Подымались как к обедне ранней,
По столице одичалой шли,
Там встречались, мертвых бездыханней,
Солнце ниже и Нева туманней,
А надежда все поет вдали.
Приговор... И сразу слезы хлынут,
Ото всех уже отделена,
Словно с болью жизнь из сердца вынут,
Словно грубо навзничь опрокинут,
Но идет... Шатается... Одна...
Где теперь невольные подруги
Двух моих осатанелых лет?
Что им чудится в сибирской вьюге,
Что мерещится им в лунном круге?
Им я шлю прощальный свой привет.
Март 1940 год