Чтобы сделать империю прочной, судьи должны подчиняться законам, а люди — судьям.
Суд, по-моему, есть только административное орудие для поддержания существующего порядка вещей, выгодного нашему сословию.
Я смотрел на породистую физиономию Альфреда Розенберга, этого идеолога нацизма, имперского министра по делам оккупированных территорий, на Фрица Заукеля — обергруппенфюрера эсэс, генерального уполномоченного по использованию рабочей силы, круглая голова которого, как дыня, лежала на барьере, на этих двух злодеев, искалечивших жизнь Марии М. и теперь ежившихся под тяжестью улик, и вместе с голосом переводчицы в наушниках слышен печальный голос Марии, которая как бы шептала мне в ухо:
— Есть ли правда на земле? Неужели они, эти… — она замялась, как бы стараясь найти в человеческом лексиконе точное слово, которое бы с достаточной силой охарактеризовало мучивших ее нацистов. Старалась и не нашла. — Неужели они — все эти не ответят за меня, за всех нас?
Как юрист, вы не можете сомневаться в его врачебных суждениях.
Как только становится известно, что я — судья, все вокруг становятся философами-моралистами.
Они захватили зал суда и заставили местного судью выслушать их жалобы.
Есть божий суд, есть грозный судия, он ждет. Он не доступен звону злата, и мысли и дела Он знает наперед.
И повелел царь Езекия народу давать определенное содержание священникам и левитам, чтоб они были ревностны в законе Господнем.
Не суди превратно тяжбы бедного твоего. Я не оправдаю беззаконника. Даров не принимай, ибо дары слепыми делают зрячих.
Господь милостив ко всем, он был милостив и к тебе. Он раньше всего отец, а затем уже судия.
Идите домой, точите ножи: завтра они понадобятся.
А ещё...
А суда я не боюсь. Знаешь, какой самый страшный суд? Вот здесь, в душе. Когда ночью не спишь, сам себя судишь, сам себя приговариваешь, сам приводишь приговор в исполнение.