Час пик

Лысые мужчины представляются мне людьми с прошлым, с бурной молодостью. Она — загадка, которую хочется разгадать: где же человек терял свои волосы? И когда мне надевают парик, я чувствую себя не Филлипенко, а картинкой в витрине парикмахерской.

Реклама потеряла смысл информации о товаре, сегодня она — сплошь инструмент идеологической войны за безропотного потребителя, то есть за него она даже не воюет, но стремится подчинить, сделав его лишь наблюдателем рыночного предела. Запад покупает и продаёт информацию — мы же покупаем и продаём информационное пространство. Если платишь, то врать можно без удержу.

— Действительно правдиво утверждение, что сейчас в народе больше популярны политики нежели, чем актёры?
— Нет. Политики те же актёры, актёры те же политики. Только тут не заиграться надо, чтобы было не двадцать два. Все мы играем.

Имидж! Что это такое никто не знает, но каждый хочет его заиметь. Для одних это благосостояние, для других — внешность, для кого-то — половая мощь. А мы такие «людные» люди. Всё время на виду. Вечно кто-то пристаёт со всякими глупостями, на улице и то подходят. С годами это становится просто невыносимо. Раздражаться, кричать, высокомерно отплёвываться — глупо. Раскрыть душу ещё глупее. И появляется на все случаи жизни эдакое «усредненное панибратство».

[Ответ на вопрос «Если бы президентом был я...]
Я бы курировал внутренние дела. И первым делом создал бы сеть концентрационных лагерей для деятелей эстрады... Композиторы с раннего утра и до поздней ночи изучали бы нотную грамоту, сольфеджио, историю музыки. Попса, которая поёт была бы обязана слушать Чайковского, Моцарта, Вивальди, Генделя, Баха — с утра до ночи. Я думаю, что более страшной пытки для них придумать нельзя. Это было бы для них ужаснее, чем плохое питание и отсутствие гонораров... А надзиратели бы следили за ними, причём за незнание — карцер...

— В конце прошлого века Пётр Струве сказал, что трудно рассчитывать на какой-то прогресс российского общества до тех пор пока оно не выварится в фабричном котле. Вроде бы выварилось: индустриализация, бешеное развитие капитализма на рубеже веков. Вроде выварились... и не хватает. В каком ещё котле нам нужно вывариться, чтобы стать демократией?
— Я вам советую в одно из воскресений сесть на электричку и сойти в тридцати километрах от Москвы и пройти 200-300 метров. И вы увидите эти дома XVI века, эти заборы, это ужасное состояние нашего быта. И ведь это не только под Москвой, это вся Россия! Вот пока мы ещё не выварились до конца, пока ещё мы не создали основы хотя бы бытовой цивилизации, мы ещё будем долго вывариваться.

Уныние не есть грех, а тревога жуткая, сильная тревога — и есть грех, хоть и не упомянута в грехах.

Угасание — то, что меня безумно беспокоит с ранних лет. На грани угасания — когда человек ещё чувствует, что он горит, что у него огонь есть, но он знает, что угасание близко. Это не касается определённого возраста, это вообще живёт в человеке. Это как коррида, это на грани смертельно опасных слов, которые вот-вот могут быть сказаны.

Интеллигенция, на сегодняшний день, это какая-то вечная женственность. Врач, например, допустивший ошибку, он подсуден. Стрелочник, который не так перевёл стрелки, подсуден. Интеллигенция никогда ни за что не отвечает.

Человека можно научить быть добрым. Дети, например, путают часто. Например, спрашиваешь — «что такое добро?» Они говорят: «Это когда мальчик бабушке уступает место в трамвае». Человека можно научить вежливо вам улыбаться, он уступит вам место, в горе вам поможет деньгами, но обязательно будет какая-то внештатная ситуация в жизни, где вот эти навыки этические не будут работать. И в это время вступает такой регулятор как совесть. Совесть — это такой великий закон закона.

Мы иногда сейчас начинаем искусственно делать себя умнее, чем зритель. Вот я немножечко дольше всё это расскажу, а вот здесь немножечко вы не понимаете, вы немножечко потом поймёте, дорогие друзья. А наше кино убивало тем, что оно было искромётное, моментальное. Фильмы были короткие, час тридцать. И за это время люди успевали плакать, смеяться, переживать и так далее!

Я всегда знал, что интеллигенция у нас не подарок. Но сегодняшняя!... Просто наказание Господне для России. И такая она оказалась кровожадная, неинтеллигентная какая-то... Казалось, такие все были художники, а тут пятки рвут — бабки делают... И безответственность потрясающая. Когда с простым человеком разговариваешь, он ни слова просто так не вымолвит, а тут реки, болота поноса словесного, лживого. Чудовищная непоследовательность. Какая там соль земли! Ленин прав был один раз: дерьмо нации, а не соль земли!..

Я очень не люблю, когда мы начинаем повторять чьи-то уже пути. Допустим, действительно, у нас Бродвей невозможен, также как было бы, наверное, странно, когда белые начнут танцевать рэп. Такие сугубо афроамериканские дела. Было бы забавно, если бы, допустим, ансамбль «Берёзка» был где-то в Эфиопии. У нас есть свой настоящий путь. Это главное, что в нас есть. У нас есть очень мощный стержень, который может покорить всех.

У нас многие что-то начинают делать, допустим, кино или спектакль. И режиссёры говорят: «Значит так, это будет в Каннах! Это на Оскара! А это в Берлин!» Мы перестали думать о том, что есть двести миллионов вокруг нас, которым так глубоко наплевать, где это будет. Поэтому у нас перестало быть наше кино. Почему очень любят «Бриллиантовую руку»? Я умираю от этого фильма! Потому что я смотрю, он снят на плёнке «Свема». Если посмотреть на качество её, «Kodak» немножечко сейчас курит в этот момент. Смотрю на монтаж: ну как же так, всё склеено, такая динамика, такая скорость! И это вечное кино.

Душа имеет разное количество бит, разное количество информации. Даже у жука, у червяка есть душа, но у него попроще. Она постепенно развивается, насыщается, становится сложней. Но, конечно, нет такой души, как у человека, если тем более человек верующий, религиозный. Ведь атеисты это тоже религиозные люди. Потому что надо верить, что Бога нет. Один верит, что Бог есть, а другой верит, что его нет. Потому что доказать, что Бога нет также сложно, как и доказать, что он есть.

— Если сравнивать с животными, на кого больше всего похожи российские политики и российский истеблишмент? По поведению, по поведенческим стереотипам?
— Когда были депутаты и Верховный совет это точно напоминало какую-то колонию грызунов, где шумят, выскакивают из норок. Хотя в колонии грызунов больше порядка, мне кажется.