Здесь те, кто почитает Сераписа, являются христианами, а те, кто называет себя епископами Христа, преданы Серапису; нет ни одного главы иудейской синагоги, самаритянина или христианского пресвитера, кто не был бы астрологом, гаруспиком, шарлатаном; даже сам патриарх, когда прибывает в Египет, увлекаем одними к почитанию Сераписа, другими — Христа. Но их общий бог — деньги. Его чтят и христиане, и иудеи, и все племена
Христиане должны быть любящими и открытыми, иначе в душах своих лишимся Христа и сделаемся, как прочие в мире сем...
По какой-то необъяснимой причине христиане хотят видеть себя рабами. Они говорят, что они рабы Христа и называют своего бога «господином».
Русские носят в себе христианские добродетели как изначальные национальные черты. Без преувеличения можно говорить о врожденном христианстве русской, а может быть, и славянской души. Русские были христианами до того, как приняли христианство. Они были христианами без Христа. Поэтому на русской почве христианство привилось без сопротивления и распространялось без размахивания мечом.
Пояснение к цитате:
Из книги «Европа и душа Востока».
Мы, христиане, несём огромную ответственность, проповедуя Евангелие. Но лишь единицы из нас являются христианами на деле, нося в сердце Христа. А большинство только называются, являясь не такими, какими следовало бы быть.
Мы не даём людям представления о тихой гавани — Христе. О внимании, рассуждении, трезвении, бдительности. Люди смотрят на нас — таких благочестивых и идеальных — и не видят раскрытых объятий, не видят, что в Церкви может спастись каждый, что все мы — братья.
Ап. Павел говорил не о достоинстве или недостоинстве членов Церкви, как условии участия в Евхаристическом собрании, а о недостойном вкушении Евхаристических даров (1Кор.11;27)... Речь идет о тех, кто на трапезах не различал обычный хлеб от евхаристических даров. Ап. Павел имел в виду в первую очередь недостойное вкушение на трапезах и недостойное отношение к Евхаристическому Хлебу, которое естественно влекло личное недостоинство и осуждение. Для древнего христианского сознания не могло быть речи об обязанности или христианском долге причащения. Это не был ни долг, ни обязанность, а это была живая потребность, как выражение стремления к жизни, без которой наступает смерть.