В дня лучах последних огненных
Тень замрет на плитах уличных
Я – последняя из проклятых
Я – восставшая из умерших
Все, что было — мной изведано
Все, что будет — мной придумано
В темноте я – солнце светлое
Ясным полднем – тьма безлунная
Кто я? Ветер над курганами.
Кто я? Пики скал под кручами,
Коршун, вьющийся над ранами.
Пес, за горло рвать обученный
Черный конь – мой друг единственный
Острый меч – защитник праведный
Я иду путем извилистым
Не привыкнув жить по правилам
И сквозь призму заклинания
Как удар, придет видение:
«Здравствуй, милое создание!
Здравствуй, мрака порождение…»
— Он ужасно себя ведёт.
— Зато эффективно. Злиться на Каза за безжалостность — всё равно что злиться на плиту за то, что она горячая. Ты же его знаешь.
Я бы хотел, чтобы после смерти меня кремировали и потом сделали из меня стержни для карандашей. Думаю, это был бы хороший способ научить детей следить за тем, что они пишут, если, скажем, их карандаши сделаны из умерших родственников. Если они допустили ошибку и пришлось ее стереть, то ты навеки стираешь дорогого человека с лица земли. Но если пишешь без ошибок, то ты превратишь дедушку в прекрасную поэму.
Что не напоминает о ней? Я и под ноги не могу взглянуть, чтоб не возникло здесь на плитах пола её лицо! Оно в каждом облаке, в каждом дереве — ночью наполняет воздух, днем возникает в очертаниях предметов — всюду вокруг меня её образ! Самые обыденные лица, мужские и женские, мои собственные черты — все дразнит меня подобием. Весь мир — страшный паноптикум, где всё напоминает, что она существовала и что я её потерял.
Один назойливый молодой литератор, полагая, что Светлов его не запомнил, каждый раз при встрече с ним называл свою фамилию. Однажды, подойдя к Светлову, он по обыкновению сказал:
— Здравствуйте, Михаил Аркадьевич, я – Иванов…
— Здравствуйте, Коля, – ответил Светлов. – А я думал, что вы Вера Инбер.