Джон Рональд Руэл Толкин. Избранные письма

Я шел к своему миру с самого рождения. Лингвистические структуры всегда действовали на меня как музыка и цвет. Если человеку хочется написать что-нибудь в этом духе, он должен обратиться к своим корням.

Меня восхитила и очаровала «Калевала». Свод моих легенд возник из стремления «переписать» «Калевалу».

По причине большой популярности «Хоббита» у читателей от меня потребовали продолжения. Тем не менее, писать продолжение детской сказки я вовсе не собирался. Мне хотелось написать «волшебную историю» , адресованную никак не детям, а также нечто большее, можно сказать, масштабное.

Возможно, образ паука связан с тем, что в детстве меня укусил тарантул; во всяком случае, если кому-то угодно так думать, — я ничуть не возражаю. Скажу лишь, что сам ничего о том не помню (если бы мне не рассказывали, забыл бы напрочь), а к паукам как таковым антипатии не испытываю, не давлю их и не топчу ногами. Наоборот — выпускаю на улицу тех, которых время от времени нахожу.

Я никогда не считал своих произведений шедеврами, никогда не верил в их исключительность, и даже теперь, когда они, к немалому моему удивлению, получили такое признание, я по-прежнему полагаю, что произошла какая-то ошибка, и по-прежнему не слишком склонен выставлять на всеобщее обозрение мир, сотворенный моим воображением.

Кроме тяги к языкам, меня с самого детства привлекали мифы и сказки, а в особености — героические предания на грани волшебной сказки и исторические хроники. Кстати, только поступив в колледж, я наконец-то осознал, что между волшебной сказкой и и сторической хроникой существует крепкая внутренняя связь.

Как и всякое искусство, миф и волшебная сказка должны содержать в себе моральные и религиозные принципы (не важно, истинные или ошибочные), однако нельзя, чтобы они выпирали, имели ту же форму, что и в «первичном», реальном мире.

Может случиться так, что творческая способность станет одержимостью, болезненной привязанностью к тому, что создано «собственными руками»; что создатель вторичного мира пожелает стать верховным божеством своего творения. Отсюда рукой подать до жажды Власти, до стремления как можно быстрее осуществить свои желания.

Эта книга, написанная человеком, который есть прах и во прах обратится.

Я не собираюсь вступать ни в какие споры относительно того, существует ли магия в реальности. Однако полагаю, что в литературном произведении она вполне может существовать.

В моей книге и магия и готика становятся добрыми или злыми в зависимости от намерений того, кто к ним прибегает. Каков моотив, каково побуждение, таковы и подручные средства.

Главное побуждение зла в моей книге — стремление подчинить себе свободную волю других.

Различие между эффектами и подлинной магией — столь же огромное, как различие между литературой (живописью, скульптурой) и реальной жизнью.

Моя книга — литературное произведение, а не историческая хроника, в которой описываются реальные события.

Мне непонятно, каким образом, даже в Первичном Мире, любой теолог или философ, если только он не осведомлен лучше других о взаимоотношении духа и тела, может отрицать возможность реинкарнации как модуса существования, присущего определенным видам разумных существ.